Вероятно, компания студентов забыла бедолагу или бросила, потому что пьян он был в хлам. Селянка притащила негра домой, имени своего он не помнил и был окрещен Джексоном. По-русски говорил плохо, работником был никудышным и до такой степени болел алкоголизмом, что не поднести ему стакан самогона в день значило обречь на сильные муки. Больше стакана Джексону не требовалось. Он превратился в сельского дурачка шоколадного цвета. Антона попросили сопровождать съемочную группу, туфта с фермером-африканцем грозила раскрыться. Антон сказал Максиму, что у Джексона сейчас не лучший период, попросту — запой. «Не проблема», — ответил Максим. Они приехали в село, наснимали чужих полей и расхаживающего по ним Джексона, отмытого, приодетого, подстриженного и причесанного. Когда сюжет вышел, деревенские долго смеялись. Дурилка номер два: сначала статья, теперь кино. По телевизору показывали их деревню, закадровый голос вещал про чернокожего земледельца. Сам герой выдал только одну фразу. Дрожащей рукой обвел вокруг себя и просипел: «Я лублю рюские простёры». За патриотизм Джексон получил дополнительный стакан самогона.
Максим смог вспомнить, кто такой Антон, только после упоминания об экзотическом фермере.
— Как там Джексон? — спросил Максим.
— Квасит, — ответил Антон.
И заговорил о том, что ему позарез нужно где-нибудь перекантоваться недельку в Москве.
— Старик, тебе крупно повезло. Да и Берии тоже.
— Кому-кому?
— Моего кота зовут Берия, еще тот энкавэдэшник. Послезавтра я улетаю в Японию. Можешь у меня остановиться. Условия. Кормить Берию и выносить за ним лотки. Бардак не разводить, бутылки выбрасывать, больше двух баб не водить.
— Мне не до баб, заканчиваю книгу для издательства.
Информация не произвела на Максима никакого впечатления. Он предупредил, чтобы Антон не нарисовывался раньше послезавтрашнего вечера.
— Япония, — завистливо проговорил Антон, положив трубку.
Ничего, дайте время, у него тоже будут и Япония, и Карибы, и Монте-Карло с Куршевелем в придачу. А пока нужно придумать, где одну ночь перекантоваться. Спать на вокзальной лавке ужасно не хотелось. И, в конце концов, надо выяснить финансовые отношения с Куститской.
Задержав дыхание, Антон набрал ее номер и, когда услышал манерное «Алло!», на выдохе затараторил:
— Простите, что снова вас беспокою. Хотел бы уточнить. По нашей первоначальной договоренности, вы оплачиваете проезд и пребывание в гостинице. Не в моих принципах мелочиться, но в самой отстойной московской гостинице просят триста пятьдесят долларов за сутки…
— За проезд вы получаете в любом случае, — перебила Куститская. — Гостиница оплачивается в зависимости от качества уже проделанной работы и возможности вашего участия на последнем этапе.
Полина Геннадьевна снова, не простившись, положила трубку.
— От моего качества работы, — сказал Антон пикающему телефону, — ты будешь хрюкать от восторга.
Как ни странно, Антон оказался совершенно прав.
Их нравы
По дороге в аэропорт, в полете, в электричке, которая везла его к центру столицы, в метро — Антон мучительно думал, что представить Куститской? Пленки и расшифровки? Но там информации кот наплакал. Отдать свое творение, а пленки придержать на случай отказа выплатить гонорар? Однако некая доля вымысла в произведении Куститской может не понравиться. Антон крутил и так и этак в поисках верного варианта, измучился из-за страха совершить тактическую ошибку. В итоге решил действовать по обстоятельствам: сообщить Полине Геннадьевне о почти готовом романе, исходя из реакции, вручить или рукопись, или расшифровки. Пленки не отдавать ни при каких обстоятельствах. Но его планам не суждено было сбыться.
Антон просидел в кафе час, ожидая Куститскую. Московские пробки, понятно, но хоть бы позвонила, предупредила, что задерживается.
Она позвонила в начале девятого:
— Вы в кафе? Отлично. Я занята и не могу подъехать. Сейчас к вам подойдет мой шофер, отдайте ему материалы.
— А-а? — открыл было рот Антон, но услышал короткие гудки.
Он не успел осмыслить изменившейся ситуации, как к его столику подошел худощавый мужчина лет пятидесяти, одетый в строгий костюм, белую рубашку с галстуком. У него были темные с благородной проседью волосы и глубоко посаженные глаза-бельма. Радужная оболочка была почти не заметна — сливалась грязно-серым цветом с белком, зрачок не крупнее точки. Как будто в эти жуткие глаза регулярно закапывали хлорку.
— Антон Белугин?
— Да.
— Я от Полины Геннадьевны. Пожалуйста, документы.
— Вы ее шофер? — с недоверием спросил Антон.
Для шофера он был наряжен слишком дорого. А для министерского чиновника, на которого походил, имел слишком сонное лицо и холодные страшные глаза.
— Верно. Где документы?
— Вот, — Антон достал из рюкзака тоненькую папку с расшифровками и положил на стол.
Водитель не подумал протянуть руку. Он молча и равнодушно смотрел на Антона, но от его взгляда хотелось спрятаться под стол.
— И еще, — достал Антон увесистую рукопись и положил поверх первой папки.
Шофер не двинулся.
— Кассеты, — проговорил он.
Антону казалось, что этот странный водитель не раздвигал губы, когда говорил, звук шел откуда-то из-под кончика галстука.
— Ну? — поторопил чревовещатель.
Он нагнал на Антона необъяснимого страха. Как загипнотизированный, Антон достал кассеты, водрузил на стопку бумаг. А потом, вовсе перетрухнув, еще присовокупил и маленький диктофон.
Антон смотрел на спину удаляющегося водителя и постепенно оттаивал. Что это было? Он никогда прежде не терял дара речи только от одного вида человека. Однажды писал репортаж из тюрьмы, запросто общался с урками. Правда, при нем неотлучно находились два солдата. В шофере Куститской было что-то гораздо более опасное и страшное, чем в любом из рецидивистов. Единственное слово, приходившее на ум Антону, — «окончательный». Этого человека нельзя умолять, упрашивать, потому что он окончательный, как смерть.
Страх перетекал в отчаяние. Антон расплатился за кофе и вышел на улицу «Кинули, кинули, кинули, — стучало у него в голове. — Развели, как лоха». Он мысленно посылал проклятия Полине Геннадьевне, обзывая ее последними словами. Позвонить ей и сказать, что он о ней думает? Нет, пришлет парочку водителей, и они сделают из Антона фарш. Было настолько обидно, что хотелось плакать. Как в детстве, когда несправедливо наказывали или не покупали обещанную игрушку. Антон кусал губы и едва сдерживал злые слезы. Мимо текла толпа — сытая, деловая, московская. Самодовольно-презрительные лица у молодых людей и девушек, у стариков — чванливые физиономии. Как же! Столичные жители, белая кость, им сам черт не брат на празднике жизни. А ему, Антону, обманутому и оплеванному, теперь один путь — на вокзал, домой. Зализывать раны. С другой стороны, аванс-то у него остался! И почти написанный роман хранится в компьютере. Что, если дописать про Полину Геннадьевну? Отомстить ей на литературном поле?
Мысли потекли в ином направлении, обида отступала. Он выведет Полину такой злодейкой, что
