журналистов девиз: «Обман, шантаж, подкуп ради сенсации!» А если сенсацию не нашел, то ее легко выдумать. Пипл схавает.
— У нас были люди, а не пиплы! — горячился Олег Павлович.
— Эти самые люди давились в магазинах за колбасой, — напомнил Белугин, — и жвачки в глаза не видели.
— Тут ты в точку попал. Вырастили колбасно-жвачное поколение.
— Кому не нравится, — пожал плечами Антон, — не читают прессу или голосуют кнопкой на телевизоре.
— А если я хочу читать и на всех кнопках реклама с текстами типа «сбываем мечты»? Кретины! Они даже не понимают, что по-русски «сбывать» — это отделываться от чего-то завалящего, негодного. Сбыть с рук.
— Мечта тоже сбывается. Или сон, например.
— Думаешь, уел, грамотей? Мечта сбывается
Олег Петрович тяжело вздохнул. Он понимал, что Белугина не уволит. Кому-то надо бегать на интервью, сидеть на телефоне — добывать информацию, ваять джинсу, потакать невежественным рекламодателям. Для Антона его, начальника, негодование — только старческое брюзжание, сотрясание воздуха.
— Или метанье бисера перед свиньями, — сказал Олег Павлович вслух.
Это из Евангелия, вспомнил он: «Не давайте святыни псам и не бросайте бисера вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».
— Растерзают, — пробормотал Олег Павлович, — и не подавятся.
Заныло в животе. Точно оберегая его от грустных дум, язва проклевывалась, когда начинал размышлять о временах и нравах. Олег Павлович достал таблетку и выпил. Взял ручку, пододвинул к себе бумаги. Единственным материалом из представленных заказчиком, которого не коснулась вандальская рука Белугина, был отзыв о бальзаме, подписанный народной артисткой. Она давно не снимается и не играет в театре. Наверняка разрешила использовать свое имя из-за безденежья. К листочку с текстом, якобы принадлежащим актрисе, приколота скрепкой ее фотография. Снимок сделан лет двадцать назад — не хочет, чтобы ее видели нынешнюю, пусть запомнят красивой и успешной. Олег Петрович не был лично знаком с актрисой, но всегда ценил ее за большой талант.
Глядя на фото, он сочувственно обратился к ней по имени:
— Что поделаешь, Маруся! Как сказал поэт, времена не выбирают, в них живут и умирают.
Антона отношения с начальником по большому счету никогда не волновали. Как не заботили чувства всех иных людей. Антон видел в окружающих только функции: руководители — чтобы читать морали и платить зарплату, мама — чтобы заботиться, друзья — чтобы перед ними покрасоваться, девушки — для полета души и усмирения плоти. Антон где-то вычитал, что истинный творец внутренне одинок, витает в эмпиреях, черпает вдохновение в святом хранилище собственного таланта. Точно про него! Если, случалось, Антона обвиняли в воинствующем эгоизме, он только усмехался. Гений выше эгоизма, потому что перед ним сверхзадача, непосильная людишкам-букашкам. Букашки летят на яркий свет гения, опаливают крылышки, пищат возмущенно или гибнут. Такова судьба бесталанных личностей.
Только мнение Алины Вербицкой, фотокорреспондента газеты, что-то значило для Антона. Тридцатилетняя Алина выглядела как подросток-неформал: три сережки в каждом ухе, серебряные колечки на пальцах, гроздья браслетов на запястьях, стоящие дыбом короткие волосы пятнистой расцветки, включая нахально-розовый. Алину никто никогда не видел в юбке — только в рваных джинсах и в майках с фривольными надписями. Единственной уступкой имиджу во время официальных мероприятий у губернатора были джинсы без прорех и кофты, закрывающие татуировки на руках. Областные бонзы считали Алину чучелом огородным, но всегда приглашали для важных съемок, потому что она была профессионалом высшего класса. Алина хорошо зарабатывала на многочисленных халтурах, продавала свои фото через Интернет. Она давно бы слиняла в столицу, если бы не больная мама, которую Алина трепетно любила. Антон узнал о семейных обстоятельствах Алины, потому что у них был роман, обидно короткий.
Алина заскучала с Антоном через две недели. Заявила ему после бурной любовной сцены:
— Белуга, ты — пузырек с членом.
— Как это? — хохотнул Антон, не поняв.
Слово «член» Алина перевела на матерный и сказала, что сия мужская принадлежность Антона находится не внутри пузырька, а снаружи. Пузырек, в свою очередь, не склянка, а маленький мыльный пузырь — пшик, воздух, пустота.
— Да… ты… ты сама… — заикался Антон от возмущения.
Она не дождалась, пока он ее как-нибудь обзовет, встала и голая направилась в ванную, позвякивая браслетами. Наколотые на ягодицах ящерки издевательски перекатывались.
Бросив любовника, Алина не выказывала ему презрения. Точно так же она относилась ко всем бывшим партнерам — как к милым, но уже неинтересным парнишам. А они сходили с ума и были готовы на любые жертвы ради благосклонности этой пигалицы. Антон тоже не находил себе места, преследовал Алину, но ничего не добился.
— Пузырек, не надо песен о любви, — сказала Алина. — При твоей мании величия любить другого невозможно. В тебе говорят злость и обида. Рассосется.
Надо отдать должное Алине, она называла его Пузырьком только наедине. Другие отставники тоже имели придуманные ею прозвища. Как Алина окрестила того или другого, выведывали с большим спортивным азартом, но расшифровать тайный смысл не удавалось, его знал только носитель клички. Почему Вася — Одуванчик, Коля — Графит, а Егор — Ползунок? Только им известно.
Антон страдал почти месяц, что было для него рекордом, так как долго страдать Антон не умел. Мечтая о славе, Антон забывал, что труд писателя келеен, непубличен, известность не имеет ничего общего с фото на обложках журналов и бесчисленными интервью внутри модных изданий. Антон же почему-то представлял людскую массу, восхищенную его талантом, вроде беснующихся поклонников рок- музыканта у сцены: море мотающихся из стороны в сторону голов, безумные глаза, распахнутые в крике рты. В этой толпе имелось только одно конкретное прорисованное лицо — Алины, которая застыла с выражением глубокого раскаяния или, напротив, не застыла, а рвет в отчаянии на себе розовые волосы — гения проморгала.
Он столкнулся с Алиной на выходе из редакции. В одиночестве Алина курила на лестничной площадке. Окурки бросали в трехлитровую банку, стоящую на подоконнике. Как-то Алина сфотографировала эту банку. Снимок получился завораживающим и отвратительным одновременно. Бьющее из окна солнце подсвечивало емкость, напоминающую часть человеческого тела без головы, рук и ног — только грудь, набитая бычками. Фото взяли для антитабачной рекламы.
— Привет, Пузырек! — улыбнулась Алина. — Как делишки?
— Отлично. Книгу заканчиваю, — неожиданно признался Антон.
— Классно.
— Хочешь почитать?
— Не-а, — помотала головой Алина. — В издательствах, говорят, трудно пробиться.
— Для меня не проблема. Это заказная вещь, но художественная, — уточнил Антон.
— Классно, — повторила Алина.
Она бросила окурок в банку, махнула рукой на прощанье и стала подниматься по лестнице. Антон смотрел на ее щуплый зад и спрашивал себя, почему мужики, и он в том числе, сходят с ума по Алине. И тут же нашел ответ: Алина — женщина-загадка. Оригинальное уравнение в обличье панкующей тинейджерши. Разгрызть твердый орешек, о который другие сломали зубы, — что может быть азартнее для мужика? Даже Олег Павлович, по натуре моралист и педант, относился к Алине с симпатией и называл ее романтической барышней в современном исполнении. Мол, ее принц на белом коне — благородный атлет с компьютером вместо головы, восседающий на «харлее». Где такого найдешь? Благородный, атлетичный и умный — три
