— Света! — директор старался говорить доверительно, но срывался на фальцет. — Ситуация не допускает двусмысленности. Ты должна понимать, что наносишь вред неповинному человеку…
Они пытали ее. Света отвечала, каждую минуту надеясь на приход смерти. То, что происходило, лежало за гранью стыда, и единственным избавлением могла быть только скорая кончина. Она не помнила, чем закончился допрос, как мама забрала ее рюкзак из класса, как они двигались по улице, пришли домой, и мама снова и снова расспрашивала. Света находилась в предсмертном состоянии, и окружающее перестало иметь значение. В какой-то момент перенапряжение психики достигло пика, и Света отключилась на полуслове, уснула. Ночью у нее поднялась температура, начался бред, галлюцинации. Три дня Света металась в постели, на четвертый мама вызвала врача. Свету отвезли в больницу, кололи антибиотики, записав в истории болезни длинный список диагнозов, все со знаком вопроса. Иными словами, врачи не знали, что со Светой. А это, наверное, включился защитный механизм организма: напустить горячку, чтобы девочка не покончила с собой. Через неделю температура спала, измученная Света была настолько слаба, что мыслей о самоубийстве не возникало. Впрочем, другие мысли тоже отсутствовали. После тяжелой встряски мозг отдыхал. Света все время спала, изредка пробуждаясь, чтобы поесть жиденькой диетической пищи и по стеночке доползти до туалета. Света жила в сновидениях, как в параллельной реальности, но спустя месяц не могла вспомнить, что ей снилось в больнице. Свету выписали похудевшей на семь килограмм, ее шатало от ветра, и она не могла удержать в руках книги. О посещении школы не могло идти и речи. Мама истово заботилась о дочери: покупала ей дорогие фрукты, черную икру, пичкала витаминами. Мама не на шутку испугалась, не вспоминала о случившемся, хотя ей было что сказать и что выпытать.
У Леонида Иосифовича состоялся серьезный разговор со Светиной мамой. В первой части беседы директор, сам только накануне изучивший соответствующую литературу, рассказал Анне Юрьевне о существовании геронтофилии — сексуального влечения молодых к пожилым. Это редко встречающееся отклонение имеет корни в детских травмах и переживаниях. Истинную геронтофилию не нужно путать с коммерческой, когда женами богатых стариков становятся молоденькие девушки, а на престарелых состоятельных матронах женятся юноши. Какими бы высокими словами любви эти молодые люди ни прикрывались, за их поступками стоит меркантильный расчет. Но в случае со Светой речь не идет о материальной выгоде. Леонид Иосифович долго пересказывал содержание соответствующих глав из книг по сексуальным отклонениям, а потом подарил эти книги совершенно обескураженной Анне Юрьевне.
Она боялась поверить в то, что ее дочь половая извращенка. Состояние Светы не позволяло прояснить ее наклонности. Мама тешила себя надеждой, что приступ любви к директору был случайным, но при этом несколько лет собирала данные о геронтофилии, прочла все, что было возможно достать, включая клинические случаи, описанные психиатрами. В отличие от Анны Юрьевны, директор сразу понял, что лекарств от геронтофилии нет. Но для Светиной мамы не существовало психических отклонений, с которыми сам человек не мог бы справиться. Все просто: боишься темноты — сиди в темной комнате, пока не перестанешь бояться, впал в депрессию — развеселись, любишь стариков — забудь о них.
Во второй части разговора Леонид Иосифович жестко и безоговорочно потребовал отдать ему дневник Светы для уничтожения. Фантазии девочки — бомба замедленного действия, способная в клочья разнести его жизнь в любой момент. Поэтому Леонид Иосифович пригрозил Анне Юрьевне увольнением, разбором поведения Светланы Бондаревой на педагогическом совете (чего он никогда бы не сделал) и прочими карами, включая помещение Светы в психбольницу. Анна Юрьевна принесла ему дневник.
Полгода Света не ходила в школу, училась экстерном. Учителям и одноклассникам было сказано, что у Светы редкое заболевание суставов. Каникулы перед одиннадцатым классом Света провела в деревне, мама сняла дачу в сельской глубинке. Там была потрясающе красивая природа, коровье молоко, ягоды с куста, фрукты с дерева, овощи с огорода. И тьма комаров, оводов, слепней. Света поняла, что выздоравливает, когда ей стали досаждать комары. В начале каникул на летающих кровососов она не обращала внимания: хотите кусать — кусайте. В деревне Света приняла твердое решение уехать из родного города в Москву — от мамы, от Леонида Иосифовича, от воспоминаний. С начала учебного года Света принялась упорно готовиться к вступительным экзаменам в столичный институт. Мама не могла нарадоваться, она всегда любила отличников, потому что те труженики. Дочь десять лет была середнячком, хорошисткой, а тут вдруг стала демонстрировать чудеса усидчивости и повышенной успеваемости. Педагоги шутили: «Всем бы ученикам такую болезнь суставов».
Света избегала Леонида Иосифовича, когда он приходил в класс, старалась не встречаться с ним глазами. Ее любовь была раздавлена чудовищным стыдом. Но на самом дне плескалась благодарность и признательность — директор не посмеялся над
Светиными чувствами и не сделал их достоянием общественности.
На выпускном вечере, получая из рук Леонида Иосифовича аттестат, Света тихо сказала:
— Простите меня!
— Будь счастлива, девочка! — отечески погладил ее но плечу директор.
Рассказывая Антону, что, впервые увидев Игната, она застыла истуканом, Света преувеличивала, как преувеличивают все влюбленные значимость первой встречи. Но Игнат, безусловно, понравился ей — представительный седовласый мужчина, в котором чувствовались уверенность, достоинство. Игнат выглядел барином, но его барство и чванство Света приняла за мужество, силу и благородство. Игната в тот момент волновали только проблемы с пищеварением, но он все-таки заметил интерес в глазах официантки и принял Свету за искательницу богатого покровителя. Таких искательниц — Игнат называл их золотодобытчицами — в Москве было навалом, они мухами на мед липли к состоятельным мужчинам. Иногда казалось, что нормальные девушки вымерли как вид. Игнату пришлось задержаться в кафе, периодически посещать туалет, ждать водителя с лекарствами из аптеки. Потом Игнат скажет, что это был самый восхитительный, прямо-таки судьбоносный понос в его жизни. Официантка несколько раз подходила к его столику, она прекрасно видела, куда время от времени удаляется клиент, но в ее глазах не было ни тени насмешки, только смесь робости и восхищения. Обычно в глазах золотодобытчиц легко читались призыв, согласие и обещание райских наслаждений — все под соусом жеманства и кокетства. От официантки с бейджиком «Светлана» на груди за версту несло простодушной наивностью, но кокетством не пахло. Когда Игнат уходил, девушка не попыталась намекнуть на возможность продолжения знакомства. У дверей Игнат оглянулся — она смотрела ему вслед со щенячьей печалью. Поймала взгляд Игната и тут же отвернулась. Через два дня, неожиданно для самого себя, он велел водителю повернуть к тому самому кафе. Игнат не замечал за собой импульсивных поступков последние тридцать лет. Он нашел объяснение своему порыву: интересно посмотреть, насколько выросло артистическое мастерство золотодобытчиц. Или это была не игра?
Точно не игра! Девушка вспыхнула, узнав Игната, и потупила голову, чтобы скрыть румянец. Игнат долго листал меню, задавал вопросы о блюдах и откровенно, даже цинично рассматривал Светлану. По современным стандартам, не красавица: ростом не вышла и лицо простовато. Но если отбросить к черту все стандарты, то девушка была чудо как хороша. Чистая, свежая, как бутон. Не зря девушек молочной спелости сравнивают с бутоном. Когда эта роза распустится, знатоки ахнут. Игнат заказал только стакан воды, как бы намекая, что пришел сюда не питаться, и оставил в книжечке со счетом щедрые чаевые.
Света догнала его на улице, около машины:
— Погодите! Вы забыли сдачу!
— Я ничего не забыл. Это ваше.
— За что? За стакан воды? Нет, возьмите!
— Не хотите со мной завтра поужинать?
Света растерялась, уставилась на Игната так, словно он предложил ей участвовать в конкурсе красоты с гарантированной победой.
Игнат покровительственно улыбнулся:
— Во сколько вы завтра заканчиваете?
— В одиннадцать.
— Поздновато, конечно, да теперь не отвертеться, предложение сделано. До завтра, официантка Света!
