появились, тут же растащили. Оглядеться не дали. В своем селе они в вековухах остались бы. А тут — дефицит. Эти — подруг повытаскивали. Написали, конечно, правду. Что не просто замуж вышли, а и живут — как сыр в масле катаются. Мужики их с ног до головы в меха и шелка одели. Чтоб на чужих не заглядывались — задаривали. С деревень и потянулись, — вздохнул рассказчик и продолжил: — К кому родственницы, знакомые, односельчане, так-то и прижились тут бабы. Навроде поселенок. Ну, ни одна не жалела, не сетовала, что на Колыму приехала. Заработки здесь — сам-три.
— А как это? — не понял Аслан.
— Сам заработок, потом северный коэффициент столько же, да каждые полгода десятипроцентная надбавка. А значит, через шесть лет — полных три оклада. Да морозные — двадцать процентов, кто снаружи работал. Да пайковые. Вот и набегало. Поначалу баб не пускали на работу. Из страха. Первая на почте появилась. Мужиков оттуда чуть ли не на аркане вытаскивали. Ну а когда девки с деревень приехали — холостяков и не осталось. Все бабы работать начали. Все в городе улеглось. Но… Случается и теперь. Выйдет партия зэков из заключения, осядет в Магадане, а баб для них уже и нет. Даже завалящих. Хотя уже подрастают, входят в возраст девки, что тут, на Колыме, родились. Невесты хоть куда, глаз не оторвешь. Северные, наши красавицы.
— Ты мне о Колымской улице расскажи, — напомнил Аслан.
— Колымка и была первой семейной улицей в Магадане. Ее освободившиеся своими руками отстроили. Дома — один другого красивее. Вдоль улицы ставили. Вместо тротуаров деревянные дощатые мостки, чтоб грязь не месить, выходя из дома, чтоб сосед к соседу босиком мог прибежать. Слышал я, как первые три дома строили и на всех один колодезь был, одна отхожка. Теперь у всех — свое. А тогда торопились. Некогда было. На Колымской и теперь ветераны трассы живут. Они ее от самого Магадана начинали. Первые километры, первые машины по ней пустили, первые мозоли — их…
— И мне та улица больше всех понравилась, — признал Аслан.
— Да там всего-то несколько улиц таких, в Магадане. Колымка — самая длинная. Самая первая, самая старая, самая дорогая. Нет на ней многоэтажек. Зато всякий дом свою историю имеет, родословную. Каждый дом хозяином строился. И на него похожим получался.
— А жителей Колымской знаешь? — перебил Аслан.
— Откуда? Я не строил город. Я трассу прокладывал. О Магадане по рассказам зэков знаю. С кем вместе отбывать довелось. И хотя я слышал о Магадане задолго до прибытия, все же, скажу тебе, не нравится мне он. Не пойму, за что его городом назвали? В российской хорошей деревне и домов и людей больше. А тут — жалкая горсть жизни. Да и та непонятно зачем за колымский берег зацепилась. Словно пургу решила переждать, да примерзла нечаянно.
— Да что ты мелешь про Магадан, не знавши его! С деревней сравнил. Да в Магадане не всяк приживется. Не каждого и он признает. В этом городе и нынче по своим неписаным законам живут. В любой избе обогреют и накормят. А у тебя в деревне — хлев и тот на замке. Здесь бабы не боясь белье во дворах сушат. Знают, никто чужой не снимет его. Если у кого что пропало, вора в сей момент сыщут. И по своим правилам накажут. Хоть и зэки живут, а уголовности в городе нет. Сами выловили и наказали. Сами Магадан от бандитов очистили. Давно по-людски живут. Уж если праздник — весь город веселится. Нараспашку. Не по углам, как у тебя в деревне. Уж если горе — все помогают перенести его, пережить, утешают. Не злобствуют. А главное, нет на земле второго такого Магадана. Нет похожего. Он один, — встрял старик с верхней шконки, свесившись вниз рыжей бороденкой.
— Без Магадана — нельзя. Через него мильёны прошли. Серед их — шибко хороший люд прошел. Память по себе наставил. Дома, дорогу. Мы на готовое попали, — подал голос тракторист.
Аслан теперь каждый день ждал, когда начальник предложит ему поехать в Магадан.
Уж тогда Аслан найдет минуту заехать на Колымскую, остановится у знакомой калитки. Посигналит. Может, и выглянет в окно милое лицо. Уж тогда он не растеряется. Обязательно познакомится, объяснится ей.
Но время шло. Начальник зоны словно забыл об Аслане. И даже на трассе, в бригаде, не встречал его водитель.
А на Колыму уже пришла весна. Она подголубила крутобокие сугробы. Снег стал рыхлым, вязким, теплым. Он уже не обжигал ладони.
Возьми его в руку — и потечет меж пальцев светлой слезою капель.
Небо, оторвавшись от гор серым брюхом, стало высоким, синим, улыбчивым. Воздух не обжигал дыхание холодом. И деревья, пережившие зиму, уже не клонили головы под ноги, они подняли макушки к солнцу и, словно встав на цыпочки, тянулись к теплу каждой веткой, как тяжело переболевшие дети, — радуются жизни.
Совсем недавно зачастую невозможно было проехать из-за снежных завалов. Сегодня трасса из-под снега показалась. На обочине цветы появились. Мелкие, первые. Совсем робкие, как первые шаги весны. Голубые, белые, желтые.
Скуден венок колымской весны. И все ж каждый день вплетает в ее косы новый цвет жизни.
Аслан теперь лишь до обеда работал в телогрейке, — в кабине тепло, даже душно к вечеру становится. Приходилось работать в одной рубашке, да и то расстегнув верхние пуговицы.
Не только человек тепло почуял. Снега не выдержали. Растеклись, наполнили до краев ручьи, ставшие реками. Они с грохотом и шипеньем вырывались на трассу, неся из ущелий и распадков груды обломков, корни вывернутых деревьев. Они грозили затопить, смыть, стереть с лица земли трассу. Но… Люди оказались хитрее, предусмотрительнее. И, наткнувшись на водосбросы, успокаивались мутные воды, бежали вдоль трассы по руслу, проложенному человеческими руками.
Трасса к обеду парила, — оттаивая, оживая с каждым днем. Ездить по ней, просыхающей, было куда как легче, чем зимой.
Машина не буксовала, не танцевала на льду, не зарывалась капотом в сугроб.
Аслан, думая о девушке в Магадане, рисовал в своем воображении, как он приведет ее к истокам трассы — проститься с нею, как с прошлым своим.
«Уж мне будет, что рассказать тебе, орлица моя. Нежданная роза, солнце мое. Рассказать, чтоб навсегда забыть. Чтоб только тобою жить и любоваться».
— Аслан, тебе за обедом для бригады велено ехать. Полуторка сломалась, ее сегодня не успеют отремонтировать. Гони в зону. К столовой. Так начальник велел, — передал встречный шофер.
И Аслан, минуя загрузочную площадку, приехал в зону.
Путь к бригаде был хорошо знаком. Всего-то два часа назад подвозил гравий. Но теперь что-то насторожило. Уж слишком сильно шла вода из ущелья Мокрый Хвост. Не одна, целых три реки в одну слились и с воем, с рыком понеслись к трассе, волоча коряги, глыбы, пни, деревья, кустарник.
В том ущелье паводок всегда был запоздалым и самым мощным. Он постоянно пугал людей неожиданным началом. Никогда не приходил он спокойно, без неприятностей. Ему всегда нужна была жертва.
Вот и в прошлом году — словно подкараулил. Самосвал захлестнул талым потоком. Закрутил, понес поток, переворачивая в водосбросе, перемешав с корягами и глыбами. Смял, измочалил, утопил шофера. А через два дня еще одну машину отнял. И жизнь…
Аслан всматривался в потоки воды, растущие с каждой минутой. Серые, грязные, они, будто ругаясь, опережали машину. Готовя испытание водителю там, впереди.
Шофер, стараясь успеть, прибавил скорость. Наверху грохотали баки, миски, ложки. Потише бы… Но тогда можно и вовсе не успеть. Перекроет паводок трассу. И останутся люди без еды.
Аслан знал по себе, что такое остаться без жратвы на трассе. И потому выжимал из машины все возможное.
А вода уже вышла за пределы водосброса. Уже захлестывала трассу, пытаясь размыть насыпанный грунт. Кто кого опередит — лишь Колыма знает.
«Помоги мне выжить и увидеть тебя», — вспоминал Аслан лицо девушки. А вода уже шумела под колесами, превратив трассу в сплошную реку.
Скорость потока и скорость машины. Кто кого опередит? Поворачивать назад поздно. Да и небезопасно. Ехать против течения паводка — это все равно что к смерти в лапы.
Такое было. Выбило лобовое стекло глыбой. От шофера одни лохмотья остались. Убежать хотел,
