Неожиданно над самой головой раздался шорох, и на меня посыпался какой-то мусор. Я посмотрел вверх и увидел пропажу.
Нет, это была не птица. Надо мной сидел зверек со светлой шерсткой, с прижатым к спине плоским хвостом и с необычайно большими глазами. Зверек ужинал. Да-да, устроился как раз над моей головой и, придерживая передними лапками веточку, грыз ее.
Летяга! Неужели и вправду? Такая маленькая? Может, это летягин детеныш?
Я тихонько щелкнул языком. Летяга уронила веточку и бросилась вверх. Добежав почти до самой вершины, она оттолкнулась от дерева и снова заскользила в воздухе. Я кинулся за зверьком…
Это была самая настоящая игра в догонялки. Перелетев на новое дерево и устроившись в каком- нибудь метре от земли, летяга терпеливо ждала, когда я доберусь до нее по топкому снегу. Дождавшись, она играючи взбегала к верхушке дерева и снова отправлялась в полет.
Наконец она привела меня к очень толстому, сломленному у вершины дереву. Метрах в четырех от земли в стволе темнело отверстие. Летяга в последний раз дождалась, когда я приближусь к ней, и проскользнула в отверстие. Наверное, это было ее дупло. Вход в него был таким крошечным, что туда едва пролез бы большой палец. Я до сих пор удивляюсь, как это у нее получилось.
Конечно, никого летяга не душит. Да и куда ей? Слишком уж она маленькая и нежная. Просто она любит пожить в брошенном другой белкой гнезде, что и породило нелепые легенды. Питается же она кроме почек семенами деревьев, ягодами и грибами. В этом летяга похожа на настоящую белку.
Крыльев у летяги тоже нет, но по бокам между передними и задними лапками имеется широкая эластичная перепонка. Прыгнув с дерева, зверек растопыривает лапки и превращается в маленький легкий планер. Необычайно красивый и немного таинственный.
В марте у таежных рек и озер появляются парные следы норок.
Всю зиму они держались скрытно, прячась под зависшим у берегов льдом и лишь изредка переходя от промоины к промоине. А сейчас, позабыв всякий страх, самцы норок набивают через речные косы и заросшие тальником острова тропинки и тропы.
Раньше на территории Советского Союза обитала только европейская норка. Это небольшой темно- коричневый зверек с белым подбородком и таким же белым колечком вокруг губ. Хвост у норки не пушистый, размером и внешностью она напоминает хорька. Обитает возле рек и озер, где ловит мышей, лягушек, рыб. Норка прекрасно плавает и ныряет. В воде может поймать килограммовую рыбину. Мех у норки красивый и прочный.
В то же время в Америке жила другая норка. Она крупнее европейской, лучше ее переносит морозы, мех у американской норки более пышный и ценится дороже. В остальном они почти не отличаются.
Ученые-охотоведы решили переселить американскую норку к нам. Закупили в Америке несколько сот зверьков, погрузили на пароход, привезли и выпустили в Прибалтике, в Сибири и на Дальнем Востоке. И что же? Она прижилась. Там, где из-за сурового климата европейская норка погибала, американка чувствует себя прекрасно. Она поселилась даже у нас, на Колыме.
Американскую норку принялись разводить в зверосовхозах. Интересно, что ученые смогли вырастить цветных зверьков: белых, голубых, бежевых, платиновых. Нередко эти норки убегают из зверосовхозов и поселяются на воле. Случается, в этих угодьях обитает европейская норка, тогда убежавшая из клетки нападает на нее и прогоняет прочь. Во многих местах американская норка полностью вытеснила европейскую.
Один не любит топленое молоко, другой не переносит комаров, Васька не терпит собак.
— Друг человека! — возмущается он. — Какого человека? Того, кто ее кормит? А остальных она за ноги хватает. Или остальные не человеки?
Он поправляет свечу, какое-то время смотрит на разгорающийся огонек, затем продолжает:
— Шмаковы овчарку держали, хвастались: «Она у нас член семьи». А потом этот «член семьи» соседского пацана заикой сделал.
Мы лежим на лапнике, отгороженные от всего мира тонкой стенкой палатки, и негромко спорим. Сегодня утром высадились на берегу Купки, поймали по десятку хариусов, теперь вот наслаждаемся таежной жизнью. По правде, жизнь не очень хорошая, потому что с нами Лабон. Когда-то он обещал вырасти лайкой, его держали в квартире и кормили по специальному режиму. Но вместо лайки получился обыкновенный «дворянин». Толстомордый, лохматый и ленивый. Разочарованные соседи вытолкали Лабона в подъезд, и он шатался около дома, пока я не взял его в тайгу.
Сразу же по прибытии на место он обследовал все кусты и коряги, затем принялся разрывать берег реки как раз там, где мы берем воду. Пришлось дать ему нахлобучку, теперь он скулит и просится в палатку. Я хочу пустить, а Васька против:
— Если тебе его жалко, захватил бы из поселка конуру. А мне твой «член семьи» и на дух не нужен.
Пламя свечи заплясало и стало ежиться. Это Лабон задрал край палатки и устроил сквозняк. Его добродушная, немного обиженная морда выглядит настолько потешно, что сердце у Васьки дрогнуло:
— Пусть лезет. А то ведь не даст спать.
Лабон устраивается у моих ног, какое-то время лежит с закрытыми глазами, потом ни с того ни с сего подхватывается и принимается громко лаять.
Задремавший было Васька запускает в собаку сапогом и орет:
— Он что, больной? Пошел на улицу!
На какое-то время устанавливается тишина, но вскоре она прерывается частыми всплесками. Лабон принялся подрывать обрыв и раз за разом обрушивает в реку целые глыбы.
Молча обуваюсь, беру фонарик и выползаю из палатки. Увидев меня, собака заработала с удвоенной энергией.
— Слушай, — говорю, — ну, чего ты разбушевался? Нам спать нужно. Понимаешь, спа-ать.
Лабон нехотя уходит, залезает в палатку, а я сажусь на поваленное дерево и смотрю на ночную реку. Луны нет. Но на небе такая заря, что наискосок от берега к берегу тянется широкая дорожка. В ней отражаются крутой берег, лиственницы, низкие облака. Иногда река тихонько вздыхает во сне, и тогда дорожка покрывается мелкими морщинами.
Неожиданно дорожку пересекает какой-то предмет. Кажется, коряга. Нет, что-то живое. Направляю луч фонарика и вижу плывущего зверька. Над водой только голова и полоска спины. Зверек мокрый, и слипшаяся шерстка блестит, словно смазанная. Вспугнутый светом, он поворачивает в сторону. Теперь я вижу, что он держит какую-то добычу.
Никак не могу определить, что это за зверь. Выдра? Нет, не похоже. Выдра намного крупнее и плавает иначе. Норка! Точно, она! Вот это новость! Рыбачу на Купке больше десяти лет, но никогда не слышал, чтобы в этих местах водились норки. На Яме — другое дело. Там их сколько угодно. Одна даже в избушку заглядывала. Но чтобы здесь…
Зверек достиг противоположного берега и исчез в кустах. Интересно, кого он поймал? Как будто не хариуса. Наверное, это налим. Так ему и нужно. Хватал-хватал, а теперь сам попался.
— Гав-гав-гав!
— Чтоб ты сдох! Дай я его пристрелю!
Оборачиваюсь и вижу на освещенной изнутри стенке палатки мечущийся Васькин силуэт.
— Иди посмотри, что твой «член семьи» наделал. Мало того, что в середину забрался, он еще и окапывается. Не иначе ему медведь померещился.
В палатке все перевернуто вверх дном. Одежда разбросана, постель пересыпана землей, посередине приличная яма…
Кое-как привели все в порядок, привязали Лабона к лиственнице и легли спать. Я уже, наверное, уснул, когда Васька толкнул меня в плечо:
— Ты слышишь? Кто-то пищит.
— Снова Лабон?
— Да нет. Совсем рядом. Кажется, под нами.
Поднимаю голову, прислушиваюсь, но ничего не слышу.
