глубокую ломаную борозду.
Неправда, что выдра знает все и вся и ее путь от промоины к промоине чуть ли не идеальная прямая. На частых перекатах, где шум воды сильнее, она начинала рыскать, резко поворачивая то в одну, то в другую сторону. Но кончался перекат, стихал рокот воды, и след становился спокойнее.
Выдра обогнула взявшуюся тонкой коркой вчерашнюю наледь, обследовала небольшой завал и вышла в притопленный лиственничник. Здесь ей неожиданно повезло.
Поселившаяся в завале пищуха замешкалась вчера и покинула свое жилище, когда наледь уже обтекала завал со всех сторон. Пищуха взбежала на бревно, испуганно цикнула и не раздумывая плюхнулась в поток. Первый ручеек она пересекла легко, а вот второй дался труднее. Стремительная вода подхватила путешественницу, несколько раз окунула с головой и закружила на месте. Она все же справилась с течением, но, сама того не ведая, повернула назад. На третье плавание сил у пищухи не хватило. Мокрая и уставшая, прижухла она у ледяной кромки и сидела так, пока холод не усыпил ее окончательно.
Вездесущие кедровки быстро отыскали поживу, обклевали круглые ушки, выдолбили в боку глубокую ранку, но, привлеченные криками других кедровок, оставили зверька и больше к нему не возвратились.
Здесь, у закраины, выдра и нашла пищуху. Ей еще не приходилось есть пищух. До этого корм выдры составляли рыба и всевозможные личинки, но она сейчас же уселась возле находки и принялась то ли за ранний завтрак, то ли за поздний ужин.
Расправившись с пищухой, выдра какое-то время сидела на льду, а потом длинными прыжками направилась к отжатой наледью снежной целине. Здесь зверьку пришлось пробивать ходы до самого мха.
Постепенно пришла усталость. Все чаще зверек присаживался отдохнуть, а след его все сильнее рыскал.
В сотне шагов от старой вырубки выдра пересекла глухариный наброд. Дней пять назад, разморенный неожиданно щедрым солнцем, бродил здесь матерый токовик, черкая снег тугими, отливающими синевой крыльями. Теперь его след затвердел и выдерживал выдру. К тому же он почти совпадал с направлением ее движения.
Низко наклонив голову, чуть горбясь, она завихляла по борозде, проложенной птицей. След пересек две мелкие лощинки, обогнул штабель дров и вышел в густой кустарник. Наверное, глухарю нелегко было пробиваться через заросли, но он почему-то не торопился подниматься на крыло.
Неожиданно глухарь свернул в сторону. Выдра, как бы в сомнении, остановилась, потом ступила на целину. Зависший между веточками снег был удивительно мягок, и тяжелый зверь ушел в него с головой. Пробейся выдра по этому снегу с полсотни метров, и она вышла бы на новую наледь, которая тянулась до самой промоины. Но она возвратилась на глухариный наброд, завихляла по нему, уходя от наледи все дальше и дальше.
Глухарь достиг цели своего путешествия — вышел на богатую мелкими камушками лесовозную дорогу. Обильные снегопады заставляли дорожников несколько раз прочищать ее, и теперь дорога тянулась между двумя стенками сбитого бульдозером снега. Выдра плюхнулась вниз.
Сейчас же она услышала движение воздуха и почти неуловимый шорох. Небольшая сова плыла над дорогой, высматривая зазевавшихся полевок, и в недоумении зависла над ночной путешественницей. Это добыча сове не по когтям, но она была очень голодна и в какой-то смутной надежде проследовала за выдрой до поворота. Дорога круто забирала влево. Выдре же нужно было совсем в другую сторону. Она приблизилась к снежной стенке, резко выбросила тело вверх и… плюхнулась на дорогу. Подтаявший днем снег взялся ледяной коркой и скользил под когтями. Выдра поднялась, фыркнула, пробежала десяток метров и снова попыталась выбраться из ловушки. Но и здесь был лед.
Близился рассвет. Окружающие долину сопки приобрели фиолетовый оттенок. Сова куда-то убралась. Выдра спешила, уже не пытаясь выбраться из снежного коридора. Сколько бы тянулся этот отчаянный бег — неизвестно. Но там, где дорога пересекала очередное болото, дорожники устроили разворотную площадку, и выдра наконец-то сумела выйти на нетронутый снег. Она немного отдохнула и направилась к реке. Несколько раз ей встречались глухариные наброды, один раз она наскочила на след лося, но только обнюхала их и заторопилась дальше.
А утро разгоралось. Где-то цокала белка, пробовал клюв красноголовый дятел, чем-то возмущался старый куропач. Выдра пересекла заросшую ольховником лощину и выбралась на наледь. До промоины ей оставалось меньше километра, когда со старой лиственницы снялась огромная коричневая птица с крючковатым носом…
В начале лета мы шли на рыбалку и у реки обнаружили следы пиршества хищной птицы. Небольшое вздутие ноздреватого льда было усеяно коричневой и светлой шерстью. Здесь же темнели втаявшие в него часть плоского хвоста, две лапки и небольшой лоскуток шкуры — все, что осталось от выдры.
До промоины оставалось метров двадцать, не больше.
Из птиц колымской тайги раньше всех к гнездованию приступают кукши, кедровки и вороны. Они устраивают на деревьях небольшие настилы из лиственничных веток — основание гнезда. На постройку стенок идут мелкие веточки, древесная труха, волокна луба, сухая трава, коконы пауков и насекомых, шерсть животных, береста и кусочки осиных гнезд. Лоточек гнезда выстилается перьями совы, рябчика, глухаря, куропатки.
Гуляют метели, трещат морозы, а здесь зарождается новая жизнь.
Однажды в конце апреля лесорубы заметили гнездо с притаившейся в нем кедровкой. Они окружили гнездо, гладили птице перья, пытались угостить ее колбасой и орешками — кедровка не шелохнулась. Только по широко открытому клюву можно было судить, как птица волнуется. Один из лесорубов снял с руки часы и подсунул их под кедровку. Часы звонко тикали, кедровка опасливо вертела головой, но взлетать не собиралась.
Пришел бригадир, отругал шутников и приказал оставить птицу в покое. Хозяин часов принялся выуживать часы из лотка сучковатой веточкой, но не тут-то было. Стоило часам показаться на краю гнезда, как птица тут же заталкивала их клювом под себя. Пришлось снять кедровку с гнезда. Посаженная на место, она возмущенно скрипнула и снова устроилась на кладке.
Лесорубы оставили возле гнезда горсть кедровых орешков и больше не тревожили птицу. А летом у вырубки летало уже шесть кедровок. Все пестрые, все крикливые. Где птенцы, где родители?..
В конце зимы я подружился с двумя кукшами. Эти красивые и доверчивые птицы жили в нескольких километрах от моей избушки, и я встречал их, когда ходил к Соловьевским озерам. Если рыбалка была успешной, делился с кукшами уловом, а за это они дарили мне свои незатейливые песенки.
Иду себе тайгой, а птицы летят рядом. Если немного обгонят, усядутся на деревья и поджидают. Да не просто поджидают, еще и тивикают. И так хорошо оттого, что кто-то доверяет тебе — даже передать трудно.
Сначала птиц было две. Но как-то утром навстречу мне вылетела только одна кукша, и я решил, что вторая попала в когти ястребиной сове. Я давно на нее зуб имел. Сидит, то ли греется на солнышке, то ли просто дремлет, не понять. А потом глядишь, от зайчонка одна шерсть осталась. Если бы не следы ее когтей и крыльев, ни за что бы на нее не подумал. Маленькая, невзрачная, куда ей? И вот, пожалуйста, теперь нет кукши. Пожалел я бедняжку и даже подумал шугануть хищницу из ружья.
Потом вижу, сидит оставшаяся, как я считал, в одиночестве кукша и держит в клюве мошек. По всему видно, собралась кого-то кормить. Любопытно.
Устроился я на поваленную лиственницу и принялся наблюдать. Некоторое время кукша качалась на тонкой ветке и с интересом рассматривала лиственничные шишечки, висевшие у ее носа. Наверное, она заметила что-то вкусное, но полный клюв мешал достать лакомство, вот она сидела и переживала. Неожиданно птица сорвалась с ветки и, прижимаясь к земле, полетела к низкорослым лиственничкам, что, сбившись в кучку, темнели в стороне от других деревьев. До лиственничек было далековато, и я не рассмотрел, что кукша делала среди них. Вскоре ее рыжие перышки промелькнули над самой тропой, и как ни в чем не бывало она плюхнулась недалеко от меня на ветку. Теперь клюв кукши был пуст. Я решил, что птица наконец-то сможет приняться за лиственничные шишечки, но она явилась только за тем, чтобы
