из дому, прогуляется тайгой к ближнему озеру и заблудится. И все-то он о частях света в школе проходил, и все ориентиры на месте — солнце над головой, муравейники под деревьями, а он туда-сюда мечется, куда идти, не знает. А вот маленькая птаха, не больше двух месяцев от роду, летит за тысячи километров и попадает в назначенное место…
Следом за ласточками улетают и чечевицы. Эти нарядные птицы торопятся совсем напрасно. Ведь питаются они семенами трав да ягодами. А такого корма у нас сколько угодно. Но у чечевиц свои планы. Им нужно сначала погостить в Сибири, а потом уже отправляться в Африку. Правда, это обойдется им в несколько тысяч лишних километров, но так летали все жившие на Колыме чечевицы, так полетят и они.
Этой же дорогой направляются пеночки. Кажется, только вчера звучали над тайгой их песни. Такие уж они, наши певчие птицы. Вырастили птенцов, научили их летать и, перед тем как покинуть родину, дарят ей незатейливые свои песенки. Правда, поют не так звонко, как весной, но все равно прощальный подарок пеночек, соловьев, дроздов и других мелких птичек памятен и дорог.
Многим людям «теплые края» представляются раскинувшейся где-то далеко на юге огромной, богатой солнцем, реками и всякими травами долиной. Собираются, мол, туда птицы со всего мира и ждут, пока у нас наступит весна. И где-то на берегу теплой речушки могут встретиться трясогузки, прилетевшие из Белоруссии, из Сибири и с Колымы. Иные даже интересуются — понимают ли вот такие птицы друг дружку? Понять-то поняли бы, но из Белоруссии основная масса птиц летит на зимовку в Западную Европу и Африку, из Сибири — на побережье Каспийского и Средиземного морей, а с Колымы и Чукотки — в Индию, Китай, Вьетнам. Так что встретиться нашим трясогузкам, пожалуй, не придется. Есть у птиц и другие адреса: Австралия, Пакистан, Новая Зеландия… И может случиться, что после встречи с ураганами, а над морями и океанами они бушуют довольно часто, птицы из одного и того же выводка попадут в далекие одна от другой страны. Ведь встречали же окольцованных на Севере куликов в Китае и Австралии, Калифорнии и Мексике, в Крыму и даже на Огненной Земле…
Последними покидают нас утки. Бывает, снег покрыл землю чуть ли не по колено, на озерах толстый лед, а они все еще плещутся по речным плесам да перекатам.
…Был конец сентября. Похолодало, но снег еще не выпал. Ночью мороз достигал пятнадцати градусов. Почти все озера покрылись льдом, и перелетные утки останавливались на речных плесах.
У завала плавала стая запоздавших чирков. Вечером к ним присоединилось штук десять шилохвостей. Следом прилетел и ястреб тетеревятник. Он сел на вершину лиственницы и, казалось, совсем не интересовался утками. Вооружившись биноклем, я забрался на стог сена и стал наблюдать за птицами.
Утки вели себя беспечно. Одни спали на берегу, другие ныряли на дно омута за водорослями, третьи склевывали ягоды с кустов голубики. Шилохвости были намного крупнее чирков. В бинокль я хорошо видел шильца, выступающие над хвостами селезней шилохвостей, светлые грудки уток. Чирки отличались от своих подружек зелеными зеркальцами на крыльях.
Ястреб сидел значительно ближе, и я мог рассмотреть на нем каждое перышко. Оперение его казалось очень светлым, почти белым. Темноватыми были только спина и пестринки на груди. Обычно тетеревятники темно-коричневые, а такие вот водятся лишь у нас на Севере. Бросались в глаза высокие сильные ноги в пышных «штанах», длинный хвост и крючковатый клюв.
Ястреб несколько раз наклонялся, словно примериваясь, как бы лучше слететь с ветки, но затем выпрямлялся и застывал. По всему видно, он выжидал.
Вдруг утки всполошились и тревожно закричали. Одна из них взлетела и направилась в верховья реки. Тотчас ястреб бросился ей наперерез. Летел он быстрее жирной осенней утки, и казалось, ее минуты сочтены. Но вдруг, когда расстояние между птицами сократилось до какого-то десятка метров, утка перевернулась через крыло и стала падать. Ястреб еще чаще замахал короткими крыльями и настиг утку у самой воды. При этом он стал почти вертикально, выбросил далеко вперед ноги и царапнул утку то ли по спине, то ли по боку. Над птицами зависло облачко перьев, утка в мгновение ока нырнула, а ястреб распластался на воде.
Широко раскрыв клюв, он лежал на самой стремнине и вертел головой, стараясь понять, куда же девалась утка? А та вскоре вынырнула у берега и здесь же, на виду у ястреба, начала охорашиваться. Она несколько раз расправляла и складывала крылья, проводила клювом по спине, перебирала перья на груди. Словом, вела себя так, будто не она только что была на грани гибели…
Ястреб проплыл метров двадцать, взлетел и, описав круг над шилохвостью, направился к своей засидке.
Утки по-прежнему плескались в омуте, дремали, тихо переговаривались, как будто были уверены, что ястреб их не тронет. А он на них действительно не обращал никакого внимания. Это меня удивляло.
Ястреб завозился, повернулся и начал всматриваться в противоположный берег. Я тоже глянул туда и увидел зайца. Он бежал в какой-то сотне шагов, и я хорошо рассмотрел даже черные кончики на его ушах. Заяц успел вылинять и, наверное, понимал, как он заметен среди низкорослых тальников. Поэтому-то, сделав пять-шесть прыжков, он становился столбиком и осматривался.
Вскоре он присел у выброшенного половодьем тополя и принялся обкусывать кору на ветках.
Ястреб переступил с ноги на ногу, вытянул шею, замер.
Наверное, он выбирал удобный момент для нападения. Тополь лежал у кромки густого лиственничника, и зайцу достаточно было сделать два-три прыжка, чтобы оказаться в безопасности. Чего же ястреб ждет? Может, ему мешают нависшие над зайцем ветки?
Наконец косой выбрался из-под них, обскакал тополь и сел к нам спиной. Тотчас птица слетела с места и, прижимаясь к земле, устремилась к добыче. Через мгновение ястреб подлетит к беляку, ухватит его когтями за спину и тому уже не спастись. Я закричал изо всех сил:
— Эй ты, косой! Спасайся-а!
Заяц присел, приготовился сделать прыжок, затем резко повернулся и увидел ястреба. И вот здесь и птица и зверь повели себя более чем странно. Ястреб не бросился на зайца, а просто сложил крылья и сел в каком-то метре от него. А беляк, вместо того чтобы кинуться наутек, ни с того ни с сего засучил передними лапами, затем подпрыгнул вверх и уселся на место. Движения его были вялыми, словно в кино при замедленной съемке. Ястреб взлетел, часто махая крыльями, завис над зайцем, затем снова опустился на землю. А заяц не падал на спину, не пытался убегать и вообще ничего не предпринимал для своего спасения. Подпрыгнет чуть-чуть и глядит на ястреба, снова подпрыгнет и снова смотрит.
На мои крики ни птица, ни зверь не обращали внимания. Вот ястреб взлетел, опустился на спину зайцу, несколько раз ударил его клювом, и тот, дергая лапами, упал на песок.
Я спрыгнул с сена и бросился через перекат. Ястреб заметил меня, поднялся на крыло и скрылся за деревьями. Когда я подбежал к тополю, заяц уже не шевелился…
Через два дня я рассказал о случившемся нашему бригадиру Шуриге. Тот двинул плечами и сказал:
— Я тебе тоже случай расскажу. Как-то вечером на лежащую у крыльца колоду прилетела синичка. Только что на колоде мы рубили мясо, вот пичуга и принялась выковыривать остатки. Крылышки расставила, перья взъерошила и знай себе старается. Я из избушки вышел, а она меня и не видит. Протянул руку, хлоп и накрыл. Она сразу же затихла и не шелохнется. Убрал руку, а она мертвая! Глаза закрыла, крылья раскинула, и голова вот так отвисла.
Ах, думаю, дурак! Зачем живую душу погубил? Она ко мне с доверием, а я… Но синичка вдруг шевельнулась, глаза открыла, пурх! — и уже на ветке. Сидит, хитро так поглядывает. А ведь мертвее мертвой была.
Ни за что не поверю, что она специально притворилась. Для того чтобы до этого додуматься, даже человеку нужно какое-то время. А то ведь в один миг отключилась. Значит, это в птичке было природой заложено. Как опасность — так лапки кверху! Начни она вырываться, кто его знает, чем бы все закончилось? А так, гляди, замерла на время и спаслась. Наверное, и зайцам такое свойство когда-то спасало жизнь. В природе ведь все умно, все целесообразно. Только многого еще мы не понимаем.
Наконец созрела самая главная наша ягода — брусника. Склоны сопок, придорожные насыпи, широкие таежные поляны словно усыпаны темно-вишневыми бусами. Возьмешь стебелек за краешек,
