перенести то, что я не могу изменить». Люди есть люди. Вот ведь и его программисты не пишут в машинный журнал о потерях времени, боятся ссориться. А Кезлинг, интуитивно чувствуя проблему неопределенности, отказался разбираться в «этой мышиной возне».
Кезлинг преподал еще один урок в своем стиле. Колесов и начальник секретного отдела Марат ссорились. Марат грубил – по праву военного отставника. Колесов тоже – по праву шестидесятника и борца с наследием прошлых времен. Пошел к Кезлингу: уймите, срывает работу да еще и хамит. Не отрываясь от бумаг, тот буркнул:
— Кто из вас двоих должен быть умнее?
Колесова мгновенно озарило: «Растак и разэтак, ежу понятно, а мне еще с младых лет – я зав отделением, кандидат наук, а он…».
Он тут же побежал к грубияну, повинился перед ним, и они подружились.
До ЛЭМа Кезлинг был одно время секретарем парткома НИИ технологии судостроения. На семинарах встречался с другими секретарями, в том числе с Романовым, секретарем парткома судостроительного завода имени Жданова. На одном из мероприятий секретари были с женами. В перерыве встретились две пары.
— Григорий Васильевич, познакомься с моей женой, — сказал Кезлинг.
— Катя, — радостно воскликнул Романов, — сколько лет, сколько зим!
Они учились вместе в сельской школе.
Позднее Романов, уже став первым секретарем обкома, проводил совещание в институте Кезлинга. После банкета спросил:
— Это кто же у тебя так хорошо готовит.
Кезлинг назвал фамилию повара. На другой день приехал инструктор обкома, договорился с поваром о переходе на работу в обком.
Повар стал важным свидетелем события мирового значения: свадьбы дочери Романова. Он свидетельствует, что никакого сервиза из Эрмитажа на свадьбе не было. Свадьбу справляли на даче в Осиновой роще, гостей было немного, в основном родственники. Почему мирового значения? Потому что эта утка, сфабрикованная скорее всего в ЦРУ, позволила оттеснить Романова в конкурентной борьбе за высший пост в государстве.
Кезлинг член обкома партии. Однажды он попросил Колесова отвезти в обком, в Смольный, некие документы, отбивающие претензии очередной проверяющей комиссии, и передать их такому-то инструктору.
— Надо помогать нашим, — с улыбкой сказал инструктор.
Фраза запомнилась: значит, бывают и не наши. Впоследствии Пальмский работал вместе с этим инструктором в налоговой инспекции: «очень хороший человек».
Колесов подзабыл давнее предупреждение директора Павлова: «вам нужна революция». На новом посту его опять туда потянуло.
Вообще-то он просто хотел порядка, такого, как в передовых институтах: минском и казанском. Там проводилась единая техническая политика: единые для всех разработчиков языки программирования, банки данных, средства проектирования. Там было такое руководство…
В ЛЭМе каждый отдел работал как хотел, варился в собственном соку. Действовала оброчная система, возникал замкнутый круг. Руководство института не могло вмешаться в дела отдела: зав отделом сразу же списал бы на это срыв плана. Конечно, изредка можно пойти на волевые решения, но по важным вопросам и часто – нельзя. Демократия не позволяла: посыпятся жалобы, сформируется мнение: «волевой руководитель» не умеет работать с кадрами, в коллективе нездоровая обстановка. Оживятся соперники – свято место не бывает пусто.
Такая система позволяет работать хорошо или плохо – по выбору начальника отдела. Если какой- нибудь начальник отдела не умеет или не хочет работать, то его можно прогнать, но, во-первых, он два-три года исправно получал свою зарплату, а во-вторых, план все равно надо выполнять.
В такой ситуации на «острие атаки» выходит Дуся (так называли Евдокимова его недоброжелатели) в своей главной роли – чистильщика дерьма (ассенизатора). Работает с заказчиком (подменяет провалившегося начальника), пробивает в министерстве корректировку плана. Затем устраивает чехарду в институте: переставляет людей из хороших отделов в плохие. Тут-то и вылезает наружу изъян системы, отсутствие единой технической политики: людей надо переучивать на другие средства проектирования. Проще говоря, это то же самое, как если бы водителя кобылы посадили на автомашину, а шофера на кобылу, задачи у них общие – ездить. Переучить и вперед! Но – нет времени, возникают суматоха, беспорядок, кутерьма.
Конечно, большинство начальников старались работать хорошо, но знали, что при сбоях надо вовремя забить тревогу: вовремя выйти с корректировками плана, пока министерство их принимает. По правилам игры нужно письмо от заказчика со ссылкой на объективные причины: компьютер сломался, авария на производстве, стихийные бедствия – циклон, антициклон, буря, вплоть до землетрясения. В редких случаях можно без письма – под клятвенные заверения Дуси, что это, мол, в последний раз (министерство тоже под богом ходит).
Показательна история с зав отделением Пономаревым. Один из его отделов завалил работу для типографии «Печатный двор». План скорректировали, Пономарев стал лично руководить этой темой.
Как обычно в таких случаях руководство института помогало штурмовать: выделяло дополнительное машинное время, деньги на усиленные (аккордные) работы. Не помогло. На очередном диспетчерском совещании отчаявшийся Пономарев заявил:
— План не выполнить.
— Что? Что? — насторожился Кезлинг.
— Надо пойти на невыполнение плана. И наказать виновных.
Вторая часть фразы была неинтересна Кезлингу. Колесов, к тому времени поднаторевший в сценах из диспетчерских спектаклей, тоже заинтересовался. Может быть, открывается какая-то новая страница в системе, какой-то другой уровень работы, типа «жить по правде», снимаются устаревшие табу?
Ничего такого не произошло. Кроме того, что Кезлинг снял Пономарева с должности заведующего отделением, а остатки его отделения с проваленной темой передал Пальмскому. Друзья Пономарева – Евдокимов и Пальмский – приказ согласовали (завизировали).
Пономарев стал зав отделом, потерял надбавку к окладу. У него механизм вымещения сработал на друга Леню Пальмского. Перестал с ним общаться. Жена Пономарева, дочь номенклатурного начальника, усмотрела угрозу дальнейшей карьере мужа.
Жизнь сурова, и мудрый Леня попал в трудное положение. Пономарев и бывший секретарь парткома Киселев написали на него жалобу в КГБ с обвинениями в каких-то даже антисоветских деяниях.
Пальмский обиделся. На семейных встречах Колесов утешал его:
— Леня, я тоже пострадал, теперь каждые праздники выслушиваю от тебя эту историю.
Я не начальник, я только учусь. Конечно, Пономарев нарушил правила, хорошо усвоенные другими. Надо уметь вести себя на диспетчерских совещаниях. В начале очередного квартала Колесов трагическим голосом говорил о тяжелом (иногда – о чрезвычайно тяжелом) положении в своем отделении, о настрое на напряженную работу – все сделать для безусловного выполнения плана. Последнее Кезлинг просил занести в протокол.
Дальше говорил, что может потребоваться помощь от руководства – дополнительное машинное время и т. п., но здесь нельзя переусердствовать – ставить перед начальством невыполнимые задачи, поэтому добавлял, что пока справляемся своими силами.
Первую половину квартала положение оставалось тяжелым, но понемногу улучшалось. Во вторую половину он докладывал о преодолении отставания: план будет выполнен. Это тоже шло в протокол. Вообще об успехах – поменьше слов. Иначе рискуешь своих людей отдать или получить завальную тему от соседей.
Внутри отделения он действовал по тем же правилам: его задача – собирать еженедельно зав отделами и спрашивать, будет ли план выполнен и получать в ответ только «да». В сомнительных случаях потребовать от них самим найти выход, чтобы в следующий раз все-таки отвечали только «да».
Параллельно с руководством отделением Колесов занимался тем, ради чего он пришел сюда. Получил
