— Мы любили его. Он любил красивые вещи. Я был скульптором, лепил странные фигуры из треугольников, стремящихся к равновесию квадрата или прямой. Альберт один понимал, мог видеть их суть, готовил мне выставку. Мы с тобой ненавидели друг друга: самые страшные войны ведут за любовь. Ты забеременела. Он не хотел ребенка, но вы решили пожениться. Выбор между статуями и детьми делают в пользу детей. Я шагнул из окна. А что мне осталось? Сволочь ты! Я так и не закончил лучшую статую — Януса. Возненавидел всех женщин. Там, в зелёной комнате, где раздают ответы, ползал по полу, рыдал, размазывал по лицу слёзы и сопли, просил вернуть его. Но мне сказали, что он не вернётся на землю. Тебя не было за зелёными шторами, тебе, вероятно, снился зал ожидания в аэропорту или на железнодорожном вокзале. Тебя мне вернули. Мужчиной. Тебя лишили женского дара, меня сделали красивой, лелеющей женскую суть. Нас выбрали друг для друга, чтобы прекратить вражду.
— Нет причин для вражды. Альберт никогда тебя не любил, не имел гомосексуальных наклонностей. Но видел в тебе своё отражение. В твоих треугольниках, стремящихся к равновесию квадрата, вспоминал «восьмёрки» своего предыдущего рождения — знаки бесконечности. Мы с ним не были счастливы. После твоего падения он пробовал рисовать сам, а потом ударился в поиски картины с ангелом и бросил нас. Ребёнок вскоре умер от пневмонии. Я осталась одна. И тогда появились Псы — преградить Альберту путь к тайне под слоями краски. Мы оба увидели яркий свет. Он ушёл навсегда, а я вернулся на землю, в современный Лондон. Мать отказалась от меня в роддоме. Псы нашли и вырастили меня, а когда достиг совершеннолетия, выбрали тринадцатым. Хранителем библиотеки Храма Сириуса. В одной из книг наткнулся на описание обряда проникновения, сделки с ангелом. Никто из братства не пытался ни отговорить меня, ни помешать. Им было известно о последнем рождении. Так я утратил надежду. Вспомнил прошлые жизни и будущее, но не то, что ждёт за границей света.
— У меня тоже многое отняли! Всегда тянуло прикасаться к вещам, закрывала глаза и улавливала их контуры, чувствовала фактуру и цвет, как будто пальцы постигли тайну, поймали искорку волшебства. Мечтала создавать фигуры, но как резать мрамор вспомнила здесь, после жизни! А зачем? Оживлять камни мёртвого города?
— Если они не заметят, не разрушат хотя бы одну разноликую статую, путь в гавань будет доступен не только избранным. И те, кто любил, страдал, совершал открытия, сохранят память об этом. Иные воспоминания стоят вечного возвращения.
— И куда ты хочешь вернуться?
— В Афины. В ночь, когда опоздали на самолёт.
Улыбка тёплая, как объятие. Положить бы голову на плечо, заснуть рядом. И пусть сон не кончается! Но сны сюда не заглядывают, здесь они не сбываются. Свет в окне — чёрное серебро. Вечереет. Охранник осторожно поставил свечи у изголовья и поспешил уйти. Наши тени на стене — отражения в каменном зеркале.
— Бродили по Акрополю в окружении богов, титанов и торговцев. Сколько разноцветных браслетов ты тогда накупила! И надев их все, походила на жрицу. Красный закат и самая долгая ночь. Сидели в саду на крыше[62] и пили вино.
— Да, было жарко. Надеялась, ночь остудит город, но асфальт до утра плавился под ногами.
— Помнишь, как купались в фонтанах?
— А почему мы не сняли номер? Аншлаг в гостиницах или не хватило денег?
— Ни то, ни другое. В ту ночь мне хотелось побыть тобой.
— Бездомным?
— Да. Лишившись завтра, понял время: непреходящесть преходящего. Никогда не чувствовал себя поэтом так остро. Словно ни до, ни после поэзии вообще не было.
— И сейчас тоже? Духи любят твои песни. И я. Жаль, не сыграть здесь на флейте!
— А ты читай по губам.
Поцелуй горько-сладкий на вкус, как остывший кофе со сливками.
— Чувствую, твой ангел жив. И он ищет тебя, — сказала Маугли на прощание.
Ангел сидел на перилах моста, покачивая ногами, и смотрел в воду. Грязные крылья, стелившиеся по камням, высветлила луна. Он явно кого-то ждал. Кого? В этом жалком районе даже статуи в фонтанах снесли не все, бросили за ненадобностью: сюда на аркане никого не затащишь. Район узких улиц, стен, дышащих плесенью, и мостов, лежащих на воде. Логово духов и тех, кто, как я, ни на что не годен. Иногда мне везёт, играю на флейте возле ресторана, и посетители просят открыть окна — послушать. Тогда хозяин в конце дня оставляет мне склянки с эфирами хлеба, сыра и красного вина под дверью. Я как раз шёл ужинать в дом внутри моста. В городе не спят и не знают усталости, здесь многое ощущается иначе, чем на земле. Но надо же где-то жить! Сохранившаяся человеческая привычка, глупая привязанность к месту, куда возвращаешься каждый вечер. До меня внутри моста, вероятно, жил смотритель каналов: они предупреждают о начале наводнения. Мосты для смотрителей строят больше и крепче других, но полыми. Забираться неудобно: по скользким ступенькам, почти из воды. Выпрямиться в полный рост не удастся, но сидеть уютно. Можно укрыться от дождя, а в ясную ночь сквозь круглое отверстие в стене разглядывать картины лунных бликов на глади канала. Луна — хороший художник, никогда не повторяется, никому не подражает. Когда обнаружил мост, дом над водой был давно заброшен: дверь прогнила, на полу — песок и жухлые листья. Где сейчас его хозяин? Вернулся на землю или превратился в духа?
Ангел уже спустился с моста и топтался на ступеньках. Ошибся дверью? Подойдя вплотную, понял, что ошибся сам. Крылья, взъерошенные ветром, вблизи обернулись полами старого плаща. Альберт! Я и забыл, как мы похожи! Брат, моя точная копия, а вернее, я — его: он же старше. В детстве нас сравнивали, как снимок с негативом: его русые волосы с моими тёмно-каштановыми, его серые, бесцветные глаза с моими чёрными, без радужки. Черты лица и стать — как у близнецов, но разная масть.
Молчание затянулось. Альберт заговорил первым:
— Я не виню тебя ни в чём, Аморген. Тайну времени необходимо беречь от смертных. Ты — хранитель и не мог нарушить закон.
Пригласил зайти. Сели на полу по обе стороны от круга окна, поровну разделили эфир.
— Почему ты здесь? — спросил его.
— Лабиринт города и есть Спираль, куда уходят человеческие чувства, мысли и облик, а время и пространство сжимаются в точку. Место, где не снятся сны, — пустота. И вы наполняете её грёзами наяву. Создаёте дни и ночи, времена года, луну, солнце, ветер, деревья, город, друг друга… — всё, без чего не можете представить жизнь. Иного образа, чем воспоминание о ней, у вас нет. Но воспоминания истощаются. И вы наполняете их фантазией: питаетесь эфиром, нагромождаете углы в домах, строите фонтаны под дождём. Ваши ночи то пролетают за мгновение, то тянутся месяцами. С последней фантазией исчезаете и вы. Кто-то поднимается на борт кораблей, а кого-то волна поднимает к свету.
— После пробуждения надеялся, что город — тюрьма для взломщиков и есть выход. Освоившись в лабиринте, что конечную удастся превратить в станцию ожидания, в железнодорожный тупик. Мечтал остаться здесь навсегда. Но теперь вижу перед собой смерть.
— А Псы когда-то поступали иначе со взломщиками? Желали исследовать лабиринт? Вас заперли в нём. Путь туда и обратно открыт для избранных. Ты должен был знать, за кем идёшь.
— У меня не было выбора. Не мог отпустить Маугли с ними одну.
— Выбор всегда есть. И на конечной станции у последнего рождённого тоже.
— Какой? Нельзя отвернуться от света.
— Однажды, ещё при жизни, я ощутил его притяжение. Проснулся утром, распахнул шторы и… яркий белый свет хлынул в комнату. На секунду ослеп. Когда зрение вернулось, мир вокруг сиял разноцветными осколками радуги. Словно был создан из тонких слоёв прозрачного стекла или слюды, преломляющих и отражающих свет. Я перестал быть собой: тело пронзали миллионы осколков, чувствовал окружающую реальность в себе так глубоко, что не мог ни думать, ни двигаться. Всякое живое существо на земле отделено от мира плотной оболочкой, мою же оболочку проткнули такое количество раз, что плоть исчезла, и мир лился внутрь, а я растворялся в нём. Мельчайшие грани света уничтожили, стёрли мои границы. Наслаждение с привкусом боли. Слияние с вечностью. Говорят, кто испытал подобное, обречён до конца своих дней искать путь к свету. Бабочки летят на свет и сгорают.
— Светлячки мигают в темноте, как маяки.
