он оставался убежденным язычникам. Если бы беда неожиданно свалилась на голову, то он, конечно, взывал бы к солнцу и ветру, но не к св. Троице или Богородице.
Далее певец был явно не суеверен. Особенно ярко это выразилось в отношении Игоря к солнечному затмению во время похода. Согласно «Слову» он сказал: «Братие и дружино! Луце ж потяту быти меже полонену быти, а всядем на свои борзыи комони, да позрим синего Дону!» И дальше: «Хочю копие свое приломити» и т. д.
Замечательно, что о затмении ни слова. А ведь многим солнечное затмение в начале похода могло показаться грозным предостережением, и их следовало успокоить.
Интересно отметить, что даже такие высоко религиозные и тенденциозные источники, как летописи, влагают в уста Игоря следующие весьма разумные соображения: «Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець Бог и всему миру своему; а нам что створить Бог, или на добро, или на наше зло, - а то же нам видити. И тако рек, перебреде Донець» (Ипатьевская летопись).
Эта речь Игоря безусловно гораздо ближе к действительно произнесенной, чем сообщенная «Словом», не мог Игорь в действительности обойти молчанием предмет, по поводу которого он держал речь. Здесь «Слово» искажает действительность: не Игорь молчит о значении затмения, а автор «Слова» не придает ему никакого значения.
Татищев, пользовавшийся и другими, погибшими рукописями, излагает это еще более обстоятельно:
«Тайны Божия, сказал Игорь, неисповедимы, и никто знать его определения не может, он бо творец, есть мира и знамения сего, яко же и нас всех, что хочет, то и творит; добро или зло мы определения его применить не можем. Не весте ли, яко без знамения кого хочет наказует? И знамения такие многократно никакого зла не приносят, и кто ведает, для нас или для других кого сие, понеже оно видимо есть во всех землях и народах».
Удивительно толковое разъяснение, без тени суеверия, и это свидетельство летописей!
Итак, автор «Слова», и по всем свидетельствам сам Игорь, не были суеверны. Тем более странным является фраза в «Слове», что желание во что бы то ни стало увидеть Дон «заступило ему знамение».
Это место ясно показывает вставку суеверного переписчика, оценившего события так, что, мол, следовало возвратиться, увидавши солнечное затмение.
Этот пример показателен для того, чтобы уяснить, как важно, выяснив общие принципы, толковать детали. Из изложенного видно, что автор «Слова» ни в коем случае не был лицом духовного звания и уж, конечно, не был тем попом, которого себе выписал в плен из руси Игорь, как это было высказано одним из исследователей.
Наоборот, можно сказать наверное, что певец принадлежал к наименее христиански настроенному слою населения. Интересно, что и языческая стихия выявлена у него также слабо.
Кто он был: язычник, христианин, двоевер? Скорее всего, что он вообще не был внутренне религиозен, он вероятно под влиянием окружающих условий принял обрядность христианства (так надо полагать), но оставался язычником, не будучи в то же время рьяным защитником последнего (что несомненно сказалось бы). Он не был воинствующим язычником, отстаивающим с упорством старые обрядности, старые устои, не был врагом христианству - он попросту имел свою собственную религию, которую он предпочитал и формальному христиaнству, и формальному язычеству. Он обожествлял природу и жил ею.
Это замечательнейшая черта духовного развития в хн веке, на которую никто до сих пор не обращал внимания - он не был ни христианином, ни двоевером, ни даже язычником в строгом понимании этого слова, - он был сам по себе. Несомненно, что он не был одинок в таких представлениях и что он отражал суть и содержание того язычества, которое исповедывлии наши в достаточной мере уже культурные предки.
Несомненно, однако, что большинство русичей того времени уже твердо стояли на почве христианства (дурно ли или хорошо это - судить не здесь и не нам). Хотя отголоски язычества или, вернее, знаки не полного подчинения христианству и были налицо, примат христианства был бесспорен.
Таким отголоском являлись хотя бы имена: хотя Игорь в крещении был Георгий, для всех он был Игорем, сын его был крещен Петром, но знался всеми Владимиром, даже юная жена Владимира Игоревича, половчанка, была крещена и получила имя… Свободы! (в честь, очевидно, освобождения Владимира из плена).
Не подлежит никакому сомнению, однако, что Игорь и другие князья и русичи вообще были большими хриcтианами чем это изобразило «Слово».
Все, что мы знаем о князьях, и знаем достоверно, говорит за то, что они были людьми религиозными: строили церкви, монастыри, жертвовали на церковь, покровительствовали духовенству и т. д.
Поэтому разговор Игоря с рекой Донцом малоправдоподобен - это только преломление событий в голове язычески мыслящего автора «Слова». Исторически гораздо более верна деталь, что Игорь благодарил Бога за свое спасение в церкви Богородицы Пирогощей («Нерушимая стена»).
Характерно, что согласно «Слову» Игорь перед бегством не молится, тогда как летопись говорит, что, узнав о том, что Овлур уже ждет его, Игорь встал «ужасен и трепетен, и поклонился образу Божию и кресту честному… И возмя на ся крест, икону, и подойма стену и лезе вон»…
Конечно, эти данные летописи столь же малодостоверны, как и беседа Игоря с Донцом, но психологически летописный рассказ более правдоподобен.
Как-никак, а Игорь, убегая, рисковал своей головой, поэтому молитва, будь то языческая или христианская, более правдоподобна.
В этом отношении, как и вообще по отношению к христианству, нам кажется, автор «Слова» погрешил против истины: русичи были более христиански настроены. Зато его ошибка бросает яркий свет на его личность, кто он был по религиозным убеждениям, к какому слою населения он при надлежал. Наиболее язычески настроенным слоем населения могли быть только песенники, корнями сидевшие в преданиях, носители традиций, истории, наследия пращуров.
Их мировоззрение в корне расходилось с нарождающимся аскетизмом христианства, выродившегося, в конце концов, в религиозное изуверство (позднейшие моменты истории христианства московской Руси). Формально они, конечно, восприняли христианство, но, опираясь на весь багаж своей профессии (песни, былины), они, конечно, отражали язычество и старое миропонимание.
Все это, взятое вместе с высоким искусством творчества, говорит за то, что «Слово» создано было знатоком своего дела, профессионалом (недаром он вспоминает своего предшественника Бояна!), а· не просто образованным человеком.
Писал «Слово» мастер своего дела, и только среда певцов-профессионалов могла сохранить в такой чистоте дух языческого мировоззрения. Гипотеза, что «Слово» могло быть написано дружинником или кем-либо из военной свиты Игоря, должна окончательно отпасть.
В литературе уже отмечалась независимость автора «Слова» от религиозных источников: он ни разу не цитирует библейские книги, но к ходячим поговоркам прибегает охотно. Далее, он нигде не подражает церковным писателям, хотя, совершенно очевидно, он их знал, - он их просто игнорирует (зато во вставках переписчиков их стиль угадывается мгновенно).
Хотя в его речи и встречаются церковные выражения, следует помнить, что тогда церковно- славянский язык в значительной степени играл роль языка культурно-образованных людей.
Абстрактные понятия, философские представления и т. д., все это требовало выражений и слов, и певец заимствовал их из церковной книжности. Заимствовал, однако, только как лексический материал, христианские же поняtия' весь дух новой религии не был им воспринят.
Совершенно очевидно, что он знал о нем, но, отрицая его, считался с ним просто как с фактом.
Это обстоятельство объясняет, почему до нас ничего не дошло из творчества этого слоя населения, - произведения, подобные «Слову», были решительно противны духу христианства, если даже и не агрессивно настроены против последнего.
Это определило их судьбу: они были уничтожены, но их было много, - уже данные о песнях Бояна в «Слове» показывают нам их тематику, стиль и распространенность. Однако в борьбе против светской литературы духовенство одержало верх.
