Райен закрыл и запер чемодан. Затем, присев рядом с Люсиндой, нежно положил свои руки ей на живот.
– Заботься о малыше в мое отсутствие, а главное – не забывай о себе.
– Постараюсь, – произнесла она слабым голосом. – Но я все время так скверно себя чувствую. Мне было бы спокойнее, если бы ты не уезжал.
Чтобы как-то погасить нарастающее раздражение, он быстро поцеловал ее в губы, ощутив неприятный запах желчи.
– Время пролетит быстро.
– Только не для меня, – печально пробормотала Люсинда, нервно покусывая ногти. – Что я буду без тебя делать?
Райен тяжело вздохнул.
– Ну, не знаю. Что делают другие беременные? Покупают детскую одежду, встречаются за ленчем с подругами в таком же положении, делятся рассказами о самочувствии, об утренней рвоте, занимаются переоборудованием одной из комнат в детскую, посещают специальные занятия, вяжут…
Последнее предложение вызвало у Люсинды слабую улыбку.
– Я не умею вязать.
– Научись. Начни с пинеток. Слышал, это не очень трудно.
Райен взял в руки чемодан. Люсинда с улыбкой поднялась с постели.
– Обещаю связать за твое отсутствие, по меньшей мере, четыре пары пинеток – по паре в неделю. Только обещай хорошо вести себя в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе.
Она сделала шаг к нему, и в эту минуту раздался звонок в дверь.
– Приехала машина, Лу. Надо идти.
Люсинда взяла его за лацканы пиджака.
– Ты еще не пообещал хорошо себя вести.
Райен поцеловал ее в кончик носа, в очередной раз произнеся то, что она хотела слышать:
– Обещаю, потому что по-другому вести себя не умею.
Стальные крылья авиалайнера довольно быстро перенесли Райена через Атлантический океан, и уже в четыре тридцать его самолет приземлился на аэродроме Кеннеди – на двадцать минут раньше, чем сулило расписание.
У Райена не было с собой большого багажа, и потому он довольно быстро прошел иммиграционную и таможенную службы. Около шести он уже вселился в отель «Карлайл» на Мэдисон-авеню. В Нью-Йорке он предполагал пробыть три дня, чтобы договориться с Тревором Гулдом о музыке для «Бумаг Митфордов». Потом предстояло лететь в Лос-Анджелес. Обычно в Нью-Йорке он останавливался в гостинице «Пенинсулар», но, позвонив, выяснил, что там нет свободных комнат.
Вспомнив, как один актер несколько месяцев назад восторженно отзывался об отеле «Карлайл», Райен решил сам убедиться, так ли тот хорош. Отведенный номер понравился ему с первого взгляда. Комната была невелика, но недостаток места компенсировался элегантностью обстановки. Райен принял душ, сменил джинсы и свитер на черные брюки и рубашку с открытым воротом и вышел из комнаты с пиджаком в руках.
Спустившись в лифте на первый этаж, Райен обратился к коридорному:
– Скажите, где здесь бар?
Юноша показал на другой конец холла.
– В той стороне, сэр.
– Спасибо.
Райен направился прямиком в бар. Там сидели в основном мужчины – по виду бизнесмены, решившие пропустить перед обедом по рюмочке. Райен уселся за стойку, заказал пива и жадно пил его, думая, как приятно наконец-то ощутить вкус по-настоящему холодного пива. Райен не заметил, как в бар вошла Люна, и вздрогнул, когда ее рука опустилась на его плечо. Но голос он узнал, еще не оборачиваясь.
– Не ожидала встретить вас здесь, мистер Тайлер.
Райен резко повернулся, чуть не расплескав напиток.
– Могу сказать то же самое о вас, мисс Фергюссон. – И немного придя в себя, предложил: – Разрешите чем-нибудь угостить вас?
– Спасибо. Я выпила бы бокал шардоне «Диамонд Маунтин». Это мое любимое калифорнийское вино – всегда его пью, когда оказываюсь здесь.
– Значит, вы часто тут бываете? Простите мое любопытство.
Обычный вопрос вызвал странную реакцию: лицо Люны приняло отчужденное выражение, взгляд стал рассеянным. Когда бармен поставил перед ней вино, Люна ответила:
– Отец любил останавливаться в этом отеле. Когда он приезжал, мы всегда встречались здесь. У нас был своеобразный ритуал – он брал водку и мартини, а я – вино.
Люна поднесла бокал к губам. Райен с его чуткостью к человеческим переживаниям не мог не почувствовать глубину испытываемой Люной печали.
– Что случилось, Люна?
Она смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, никого не видя, кроме отца: тот весело смеялся и бросал в рот орешки.
– Ничего, Райен, ничего… просто мне ужасно его не хватает.
– Кого? Простите, если я так непонятлив, но о ком вы говорите?
Люна тряхнула головой, словно желая прогнать печальные воспоминания, и перевела взгляд на недоумевающего Райена.
– Я говорю об отце, он оставил меня… умер меньше месяца назад.
Райен мысленно представил себе высокого красивого мужчину, которого видел рядом с Люной на банкете в честь окончания съемок.
– Мне очень жаль. Я ничего не знал. Представляю ваше горе. Сколько ему было лет?
– На следующей неделе исполнилось бы пятьдесят пять. Мы собирались отпраздновать его день рождения в Новом Орлеане – вдвоем. Он очень любил джаз, ну… и я тоже.
Ей вдруг пришло в голову:
– Кстати, я ведь зарезервировала для нас номера. Совсем забыла. Надо отменить заказ.
Решив, что нужно выпить чего-нибудь покрепче, Райен обратился к бармену:
– Налейте мне виски с содовой. – И указывая на почти пустой бокал Люны, добавил: – А даме – еще вина.
Райену не хотелось продолжать разговор на эту печальную тему, но инстинкт подсказывал, что Люне необходимо выговориться.
– Вы, наверное, были очень близки с отцом?
– Он был для меня всем – даже когда я была вот такая. – И Люна показала рукой над полом, какая она тогда была маленькая. – Не могу поверить, что никогда больше не поговорю с ним, не увижу его лица, не услышу голоса, не поделюсь своими огорчениями. Он был моим лучшим другом.
– А мать у вас есть?
Лицо Люны было белым как мел.
– Она умерла.
Райен не знал, как ее утешить.
– Представляю, как вам тяжело, Люна. Вряд ли вас успокоят мои слова, но все говорят, что время – лучший лекарь. Сейчас просто прошло слишком мало времени.
Люна согласно кивнула, одним глотком допила вино и пододвинула к себе второй бокал.
– Спасибо за вино, Райен. Но сейчас я не очень веселый компаньон. Кстати, сколько времени вы собираетесь пробыть в Нью-Йорке?
– Всего несколько дней. Хочу предложить Тревору Гулду написать музыку для «Бумаг Митфордов».
Люна присвистнула.
