Ещё одно поле.
Вдалеке забелели деревенские дома и мы круто взяли вправо, на пахоту. Здесь пришлось сократить галоп, Боргез глубоко проваливался в грязь и, с трудом вытаскивая ноги, так работал спиной и крупом, что казалось, он козлит и пытается всадника сбросить.
Только теперь я немного отстранилась от переживаний скачки и начала соображать по- человечески.
В полях нас видно, как на ладони. Если конюх, от которого мы ушли, нас до сих пор не заметил — благодарить надо только лесополосы. Дальше скакать по открытому месту опасно. Не конюх, так деревенские заметят и расскажут ему при случае. Надо прятаться в лесу.
Едва наши копыта ступили на упругую траву опушки леса, по которой были разбросаны одиночные кусты тёрна, шиповника и держи-дерева — я перевела Боргеза в шаг.
Жеребец не соглашался, мотал головой, разбрызгивал пенистый пот, стекавший по шее. Он хотел скакать и скакать, убегая от кусачего зверя, и от человека, который не давал вернуться домой. Но следы шагающей лошади хуже видны на земле, чем лошади, скачущей галопом. А если нас не заметят сразу, то будут искать по следам.
Как всё же страшно идти шагом, когда за тобой гонятся!
Кажется, за всеми ветками и кустами притаились наблюдатели и их взгляды противно, как мушиные лапки, щекочут спину…
Я нервно оглядывалась, пытаясь за сеткой дождя разглядеть человеческие фигурки и пока мы шли по опушке, вспотела не хуже Боргеза.
Странно. Часы не остановились. 12.36. Всего час назад я ехала в тёплой кабине серебристого «Форда», а сейчас сижу на спине промокшего жеребца. И кажется, будто прошла целая вечность…
Сейчас, в начале октября, солнце заходит часов в шесть. Идёт дождь, пасмурно, значит, уже к пяти настанут сумерки, в которых издали не отличишь лошадь от коровы или двух идущих рядом людей.
Главное, продержаться до этих сумерек. Спрятаться, чтобы не нашли.
Шагая вдоль опушки, я довольно быстро отыскала то, на что надеялась.
Заросшую, еле заметную дорогу.
В лесах горного Крыма много таких дорог. Дорог, ведущих в никуда. Может быть, раньше там, в лесу, были поля, на которые ездили трактора. Может быть, дороги эти прорубали для своих надобностей лесники, но у них всегда такой вид, словно по меньшей мере год никто по ним не ездил. Когда идёшь по ним, приходится порой продираться сквозь ветки сомкнувшихся кустов, в десяти метрах впереди и позади уже никого и ничего не увидишь. То, что нам надо.
Я спрыгнула на землю и повела Боргеза в поводу. Верхом было не проехать.
Жеребец шёл рядом коротким напряжённым шагом, высоко держал голову, часто останавливался, прислушивался и всхрапывал. Я слышала только как шелестят листья и чувствовала запах грибов, но для Боргеза осенний лес переливался звуками и запахами.
На каменистой желто-белой земле, усыпанной зелёными листьями, за нами почти не оставалось следов, только кое-где копыто, соскользнув с камня, чётко отпечатывало в глине небольшую дугу. Всё же для опытного человека этого вполне бы хватило, чтобы понять: здесь вели лошадь.
Ураган переломал ветки и повалил засохшие деревья. Приходилось перелазить через барьеры из упругих нетолстых хлыстов и бесплодно жалеть, что здесь мало места для прыжка. Мы пробились вглубь примерно на километр и остановились на маленькой прогалинке в кустах у дороги.
Прислушались. Не было слышно ни голосов, ни приближающегося треска веток.
Пора было заняться одним важным делом.
Угнанную лошадь ищут по следам. Тем, кто будет нас ловить, повезло: идёт дождь, до опушки наши следы очень хорошо заметны. На дороге тоже, но сейчас мы попробуем их обмануть. Прошлым летом я прочитала хорошую книгу, «Дикая охота короля Стаха» — там всадники, чтобы лошади не оставляли отпечатков копыт, обматывали им ноги тряпками. Тряпок у меня нет, но вместо них отлично сойдут бинты.
Когда-то красивые, ярко-синие, как недоуздок, они сейчас были сплошь заляпаны грязью. Тесёмки, удерживающие их на месте, промокли, я сломала ноготь, стараясь их развязать. Как раз сейчас пригодился бы нож, но я даже не помнила, где потеряла его. Наверное, это случилось, когда я выбралась из «Форда», и думать не могла ни о чём, кроме боли.
Пришлось скорчиться у ног Боргеза и пытаться ослабить узел зубами. Ту ногу, которой я занималась, жеребец держал неподвижно, другая в этот момент беспокойно переступала, копала землю. Обычно пока я надевала или снимала бинты, Борька теребил мои волосы, но теперь он был слишком насторожен для того, чтобы баловаться.
Ватники под бинтами были стёганые, тоже синие. Там, где бинты прикрывали их, они сохранили этот яркий сочный цвет. Я сняла их, отжала, спрятала под куртку. Потом аккуратно скатала снятые бинты в рулончики, а потом заставляла Боргеза по очереди поднимать и держать на весу ноги, пока обматывала копыта, превращая их в тряпочные култышки.
Жеребец был так занят выслушиванием и вынюхиванием опасности, что не протестовал и не пытался избавиться от такого безобразия.
Пока я этим занималась, думала о том, что, поразительно, — у Боргеза от переживаний начались колики, резкая боль в животе. Владимир Борисович говорил, что такое может случиться с чистокровками, но я не очень-то верила. Колики бывают от неправильной кормёжки, от глистов… Но чтобы от переживаний?
Тем не менее, случилось именно так — на наше с Борькой счастье. И ещё повезло, что конюх решил ехать не в кабине машины, а рядом с лошадью, как полагается. Конюх заметил, что жеребцу плохо, что он пытается себя брыкнуть в живот, хочет лечь, вспотел от бо ли, и подал водителю сигнал остановиться.
Иначе бы я не догнала фургон и — самое страшное — Боргез мог умереть от боли. Чистокровки очень нежные…
Как положено при коликах, потом конюх водил Боргеза в поводу.
Наверное, с ними был кто-то третий — должны же они были послать за ветеринаром, лошадь же дорогая.
И тут на коневозку вышла я…
Точно! — осенила меня мысль. Нехорошее чувство тревоги, из-за которого я четыре часа назад — всего-навсего четыре часа! — убежала с уроков, пришло ко мне не просто так, это был отголосок страха и тревоги моего золотого Боргеза. Так же и боль, согнувшая меня в дугу, была отголоском его колик.
Ничего себе отголосочек!
Это был ещё один признак того, что мы с Боргезом были одним существом. Кентавром.
Дождь всё сыпался, и я, заканчивая обвязывать левую заднюю, подумала, что, наверное, конкурное поле раскисло от дождя и долго нельзя будет прыгать из-за того, что скользко. Владимир Борисович давно собирался завезти на поле песок, но никак не мог собраться окончательно и сделать.
Зато если после дождя потеплеет, трава пойдёт в рост…
13.30. Ого! Ну и долго же я провозилась! Надо уходить, уходить, уходить, иначе нас догонят даже пешком!
И мы торопливо пошли вперёд — сначала в гору, потом с горы, и снова в гору по жёлто-зелёному лесу. Я срывала ягоды с попадавшихся кизиловых кустов, не разбирая, спелые они или нет — очень уж хотелось пить.
Нашу дорогу пересекла другая. Я, не раздумывая, свернула на неё — надо было путать следы. Если погоня доберётся до леса по слабым отпечаткам копыт и выйдет на первую дорогу — пусть гада ют у развилки, куда мы двинулись дальше! Уловка с бинтованием копыт помогла, следов за нами не оставалось.
Новая дорога была не такой заросшей и я стала бояться, что сейчас мы снова выскочим прямо на трассу, где нас будет поджидать коневозка. Бояться было глупо, если бы мы подходили к трассе, слышны были бы моторы проезжающих машин. И если бы даже случилось такое, почему именно в этом месте окажется серебристый фургон, откуда водитель узнает, где мы?
Но я боялась всё равно, ничего не могла сделать со страхом, пришлось идти вместе с ним.
