— Это же хорошо, Васечка: все быстрее разобьём фашистов и победу нашу приблизим. Так я говорю?
— Наверное, так, Алина. Скорее бы война проклятая окончилась, мы бы… Мы бы поженились… Я не прав?
— Прав, Вася, прав… Только вот дожить бы до победы! Только бы дожить.
Василий яростно швырнул окурок в траву, крепко обнял девушку, приложился губами к её уху:
— Не беспокойся, дорогая, доживём. Слишком уж мы молоды, чтобы о смерти проклятой думать…
… Седьмого июля, в половине второго утра, 5-я гвардейская танковая армия начала беспрецедентный форсированный, двумя эшелонами, марш. Первый эшелон составляли 29-й и 18-й танковые корпуса, во втором эшелоне двигался 5-й гвардейский Зимовниковский механизированный корпус. Ротмистров распорядился, чтобы штаб армии следовал с главными силами. Он, командующий этой армией, был уверен, что подобное построение на марше позволит не только чётко управлять армией, но и, в случае чего, быстро развернуть танковые корпуса для нанесения — с ходу — мощного танкового удара…
Казалось, что ночи — как и вчера, и позавчера, и поза-позавчера — и не было совсем. Да и какая она есть — ночь-то — в июле месяце! Так, одно название лишь: очень уж короткое это время суток в этом летнем и жарком до невозможности месяце… Кажется, только смежил усталые веки и не успел ещё провалиться в приятное беспамятство, а уже и вставать надо… А сегодня экипажи танков только чуть-чуть придремали, а многие и вообще, не спали. Они, усталые до изнеможения танкисты, вели свои стальные машины по строго заданному маршруту навстречу таинственной и поэтому тревожной неизвестности. Вели чётко, как и было положено, как нужно было.
Василий, какое-то время выглядывающий из люка на башне, прикрыл его.
— Фу, дьявольщина, ну и жарища сегодня: прямо пекло какое-то африканское! — досадливо прокричал он. — И это— в восемь часов утра! А что же будет в полдень?… Изжаримся к чертям!..
— Марш сегодняшний — это у нас сейчас вроде бы дороги в ад, — угрюмо отозвался Полежаев, вытирая рукавом пот с лица, — это мы сейчас вроде бы как в преисподнюю входим.
— Да заткнись ты, Фёдор, пожалуйста! — сказал в сердцах Владимир. — Надоел ты уже со Своими религиозными баснями хуже горькой редьки! — И к брату обратился: — Вась, чего там, наверху?
— А чего там будет?… Пыль столбом — дым коромыслом… Да в небе истребители наши барражируют: нас, естественно, охраняют. Совсем как ангелы-спасители…
— А небо-то какое?
— Чего? — не понял Василий.
— Я спрашиваю: небо сейчас какое? — повторил Владимир, повысив голос.
— Тебе-то какая разница?… Небо как небо — безоблачное… Кстати, заряжающий Полежаев, а почему это ты не присутствовал на собрании?
Фёдор хотел было промолчать, но Василий снова повторил свой вопрос. И тогда Полежаев ответил:
— Я, товарищ командир, не комсомолец, тем более — не коммунист. Так чего ж мне сидеть на этих самых собраниях, штаны протирать? Ведь вам там наверняка говорили, что нужно не щадить себя — Родину защищать, а я это давно знаю и запросто жизнь свою за Родину отдам.
— Гм, интересно ты рассуждаешь, Полежаев… Ну, а почему же ты молчал, не признавался, что ты не комсомолец? Мы бы тебя, как ты говоришь, запросто приняли… Мигом…
— Нет, товарищ лейтенант, — вздохнул Фёдор Полежаев, — мне нельзя ни в комсомол вступать, ни в партию. Да и кроме того, для чего мне всё это, если я совсем другого мнения в жизни придерживаюсь, противоположного.
Тут уж Валентин не выдержал, вскинулся, чуть рычаги управления из рук не выпустил.
— Фёдор! — вскричал он, — не говори загадками!
— А чего здесь загадывать?… Я — верующий… Я в Бога верую…
Ошеломлённый услышанным, Валентин так рванул танк вперёд, что стальная машина мгновенно «разулась» — гусеница, соскочила, и тут «тридцатьчетвёрку» резко крутнуло вокруг своей оси.
— Ты чего, Валька, бешеный! — закричал Василий, всерьёз расстроенный случившимся. — Какого чёрта машину рвёшь!.. И о нас бы подумал: не дрова ведь везёшь!..
Владимир, в отличие от Василия, промолчал: он лишь ожесточённо потирал только что сильно ушибленный лоб. Валентин же, не оправдываясь, буркнул:
— Сообщи комбату Чупрынину: так, мол, и так, короткая остановочка у нас невольно выходит…
— Дал бы я тебе «короткую остановочку»! — недовольно выкрикнул Василий, а сам уже по рации вызывал комбата: — Товарищ майор!..
Братья Кошляковы и Полежаев торопливо выползли из люка «тридцатьчетвёрки», и тут же их пристальным взорам представилась потрясающая и по масштабам, и по всем другим параметрам, доселе невиданная ими, картина. Вокруг, насколько глаз мог видеть, стояла сплошная серая и словно живая завеса пыли и дыма. Да такая плотная завеса, что сквозь неё братьям Кошляковым и Фёдору багровый диск высоко поднявшегося уже солнца представлялся как бурый огонёк еле тлеющей свечи.
— Господи!.. Господи!.. — торопливо и смущённо закрестился Фёдор, тоскливо и ошарашенно оглядываясь по сторонам. — Да что же это такое творится?! Ей-богу, мы и правда попали в преисподнюю…
А мимо, грозно и громко ворча и фыркая, проходили на больших скоростях тяжёлые и грозные танки; за ними, как бы вовсе беззвучно плыли по дороге шустрые автомашины: это продвигалась к назначенному району 5-я гвардейская танковая армия. И густая залежавшаяся дорожная пыль, грубо попранная гусеницами и колёсами боевой техники, неотвратимо поднималась асе выше и выше со своего дорожного ложа, неумолимо и настойчиво покрывая толстым — хищно-волчьей окраски — слоем придорожную растительность, представленную здесь кустарником и деревьями, зреющие хлеба в придорожных полях. Не щадила занудливая пыль и самих виновников нарушения её спокойствия: она медленно и бесконечно оседала и на танки, и на автомобили, словно маскируя их на всякий случай.
Танкисты, вооружившись необходимым инструментом, спрыгнули на землю.
Когда соскочившую гусеницу возвратили на её место и Кошляковы с Полежаевым собрались уже заводить танк и догонять свою часть, к ним неловко и даже с какой-то опаской подошли несколько ребятишек и женщин.
— Ну что, отступаете? — загораживая глаза рукой от пыли, спросила самая старшая из них и криво усмехнулась: — Защитнички вы наши…
Владимир, Валентин и Фёдор, невольно покраснев от язвительного тона и слов женщины, неопределённо пожали плечами и обратили свои взоры на Василия: ты, дескать, у нас старший по должности, ты и отвечай на вопросы местных жителей. Василий тоже засмущался, но, однако же, ответил.
— А кто вам сказал, дорогие женщины, что мы отступаем?… Сами посмотрите — мы же на запад путь держим, туда, в сторону Германии движемся…
— На запад?… В сторону Германии?… — не унималась пожилая женщина. — А, по-моему, Германия — так она уже и под Москвой числится… Ведь вы же всё германцам посдавали…
— Да кто ж вас поймёт нынче, — вмешалась вторая женщина, — на запад ли вы путь держите, аль на восток, — а всё ж одно — от-сту-па-е-те!
— Ты не совсем права, мать… — голос Василия словно вдруг надломился, стал хриплым. — Сегодня на дворе не сорок первый год… Сегодня и мы кое-что можем…
И он громко скрипнул зубами.
— Дай-то Бог, сынок, чтобы вы кое-что могли. А лучше было бы, если бы не кое-что, а во всю правду!.. Что — раз уж вы допустили проклятого фашиста в страну нашу — погнали его галопом из России- матушки, чтоб побыстрее выгнали его вон…
— Мы теперь не отступим, дорогие наши женщины, — согнал краску смущения с лица Владимир, — мы теперь не дадим вас в обиду!..
«Тридцатьчетвёрка», обдав напоследок женщин и ребятишек выхлопным газом, рванулась вперёд,
