— И петь я, Фёдор, не буду. Нет настроения.
Фёдор помолчал.
— Воля ваша, — наконец выдохнул он, — не хотите, как хотите. А у меня есть настроение, и я спою.
— Валяй, — согласился Валентин, — пой!
Фёдор слегка откашлялся и тихо запел;
Валентин, собравшийся было снова помечтать о Фаине, передумал это делать; песня была ему совсем незнакомой, но очень уж хорошей, и он невольно стал вслушиваться в слова её и в душевную мелодию.
Подошли Василий и Владимир, осторожно и тихо присели около брата. А Фёдор продолжал песню.
Фёдор не успел закончить последнюю строку, как его прервал чей-то голос:
— Вы почему это поёте в такое время?
Все обернулись на голос. Луна высветила бледное лицо Никанора Зенина.
— Я спрашиваю: почему вы поёте?
Полежаев вскочил, вытянулся в струну:
— Виноват, товарищ капитан! — неловко отчеканил он.
— А в чём, собственно, дело, капитан? — недоумевающе спросил Валентин.
— А в том, товарищ лейтенант, что петь сейчас нельзя. Тишина вон какая стоит, немцы рядом. Прислушаются — и враз накроют. И не одного певца, а… Короче, соблюдайте тишину.
Валентин хотел было ответить Никанору резкое, злое, по Владимир удержал его.
— Не надо, братуха, пусть он себя почувствует небольшим начальником, — сказал он. — Зенин у нас — ка-пи-та-ан!
Зенин зло сплюнул на ядовитое, замечание Владимира и зашагал прочь. А. Владимир улыбнулся;
— Пусть топает Никанорка и не лезет в дела нашего боевого экипажа… Да, я тут письмо написал…
— Маме? — перебил его Валентин.
— Не-ет! — замялся Владимир. — Леночке Спасаевой я написал…
— А маме? — наивно спросил Валентин.
Владимир густо покраснел, но, спасибо, была ночь и никто не увидел эту его краску смущения. А Василий сказал:
— Маме обязательно надо написать. И это мы сделаем утром, а то сейчас темень…
— Конечно! — обрадованно подхватили братья. — Непременно напишем!.. — А Валентин к Полежаеву повернулся: — А ты, Фёдор, домой писать будешь или как?
Фёдор вздохнул:
— Наверное, «или как». Чего ж мне писать, когда мой хутор в десяти километрах от Прохоровки находится!.. Я, наверное, домой заеду. Прямо на танке.
И он тихо засмеялся.
— А вы, товарищи лейтенанты, вместе со мной ко мне в гости поедете?
— Ха, прекрасный вопрос! Что ж нам, выходить из танка придётся? — усмехнулся Василий. — Шустрый ты, мужичок полежаевский, но нас не обшустришь. В гости все вместе поедем, только вот фрицам здесь жару зададим — и поедем!
— То-то же! — засмеялся Фёдор. — Я часом подумал, побрезгуете, откажетесь. А вы, оказывается, люди негордые.
МАНШТЕЙН ДУМАЕТ
Генерал-фельдмаршал Манштейн, возглавляющий группу армий «Юг», заметно нервничал. Он снова и снова вглядывался в донесения и рапорты, доставленные ему в последние дни, сурово хмурил брови и все данные из этих самых донесений и рапортов сопоставлял с аккуратно вычерченной оперативной картой.
Особенно его тревожило положение 4-й танковой армии, которая ещё утром-5 июля — перешла в наступление из района севернее Белгорода. Генерал-полковнику Готу, который командовал этой армией, было приказано нанести главный удар на Обоянь и Курск. И он уверенно движется вперёд, если судить по его донесениям. Но старый вояка Манштейн как бы подспудно чувствует, что, видимо, не совсем уверен в своих силах прославленный Гот. А вот почему такая мысль закрадывается в голову генерал-фельдмаршалу, он и сам сказать не может,
Манштейн снова берёт в руки донесения командующего 4-й танковой армией. Гот пишет, что второй танковый корпус СС в жестоких боях отразил атаки русских на свой восточный фланг. Собственное продвижение на северо-запад имело полный успех, но в вечерние часы было прекращено. Танковая дивизия «Мёртвая голова» отбросила назад, через Донец, атакующего врага с тридцатью танками. Это произошло западнее Вислого. Так, где это Вислое на карте? Ага, нот оно…
Что далее? Гот докладывает, что в течение всего дня дивизия «Райх» участвовала в напряжённых оборонительных боях на лини Лучки-Тетеревино; на неё — с востока, северо— востока и с севера —
