по свей воле — стали отличными мишенями для наших танкистов. И «тигры», и «пантеры» с самых коротких дистанций поражались не только юркими танками Т-34, но и не столь поворотливыми танками Т- 70.
«Тридцатьчетвёрка» братьев Кошляковых уже несколько минут носилась по пылающему полю сражения почти что вслепую: экипаж безостановочно стрелял по противнику, уклонялся от столкновений с другими танками, маневрировал. Да, впрочем, как там маневрировать-то?! Всё громадное поле под Прохоровной клубилось цыганисто-чёрным и густым дымом, пыль сплошной высокой завесой висела в дрожащем воздухе, а сама — неповинная ни в чём и безгрешная — матушка-земля содрогалась от мощных взрывов. Полыхали ярким пламенем тапки и самоходки, обильно смоченные в солярке, факелами метались в горящих на теле комбинезонах танкисты, безуспешно пытаясь сбросить, сбить с себя вышедший из-под контроля огонь.
— Владимир! Володька! — задыхаясь от гари и обильно льющегося пота, кричал Василий. — Посмотри вправо!..
— Что! Что ты говоришь?
— Справа подбитый «тигр», видишь его?
— Вижу, брательник, вижу!
— Наводи на него пушку: ом ещё действующим! Стреляет, зараза!
Владимир прицелился в бок стоящему с перебитыми гусеницами «тигру», который всё еще продолжал изрыгать смертельным огонь из своего чрева.
— Фёдор, ядрёна вошь, зарядил?
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Прекрасно! Валентин, притормози-ка чуток!.. Хорошо!.. А теперь — огонь!
Прицел был точен, и немецкий танк, крупно вздрогнув, вдруг вспыхнул, словно восковая свеча.
— Ур-ра! — рявкнул возбуждённый до предела Фёдор Полежаев. — Ай да мы! Ай да молодцы!.. Выбирайте теперь следующего зверя!
А немыслимое сражение принимало всё более и более крутой поворот: всё смешалось в кромешном хаосе и уже никак нельзя было разобрать в этом самом хаосе — где свои, а где чужие. Боевые порядки обеих враждующих сторон перемешались до неузнаваемости, а огонь, дым и пыль насколько только могли, настолько и усугубляли и так препаршивейшее положение. Из-за этого хаоса и неразберихи остались вне удел — в самом прямом смысле — артиллеристы обеих сторон: непредвиденный оборот сражения перепутал все карты и козыри, и боги войны не знали теперь, куда и как стрелять, боясь обрушить шквальный огонь на своих.
Это же самое препаршивейшее положение коснулось и авиации — и нашей, и немецкой: лётчики не знали, не могли придумать — куда же всё-таки сбрасывать свой смертоносный груз? И, не находя никакого выхода, самолёты, как клещи, сцепливались в воздухе, ведя яростные схватки не на жизнь, а на смерть. И частенько непередаваемый грохот танковой битвы на земле усиливался жутким воем объятых пламенем и несущихся к земле — в свой последний путь — самолётов.
Валентин — поэт и романтик, бросал «тридцатьчетвёрку» то вправо, то влево и ругался самым отборнейшим магом, потому что никак не мог вырваться из адского пекла, из этого гигантского по масштабам, всепоглощающего водоворота: и «тридцатьчетвёрки», и Т-70, и «тигры», и «пантеры», и «фердинанды» — всё смешалось, всё изворачивалось, всё стреляло, всё горело, всё гибло! А срывающиеся с машин танковые башни взлетали в воздух так, словно они были легче спичечных коробков…
Непредсказуемый поток боя вышвырнул «тридцатьчетвёрку» братьев Котляковых к самому берегу реки Псел, И тут-то ли Снарядом, то ли миной — танку порвало гусеницу.
Василий, мокрый и грязный, с лицом, напоминающим физиономию аборигена Африки, выглянул наружу через верхний люк. Бой шёл чуть в стороне, и шум его был поистине страшен.
— Ребята, — скомандовал Василин, — всем выйти наружу— и быстренько: давайте отремонтируем гусеницу!
Владимир, Валентин и Фёдор вылезли из танка, как из преисподней — чумазые, как черти. И, глотнув первым делом свежего воздуха, бросились к искорёженной и слетевшей с катков гусенице.
Василин отошёл к краю хлебного поля, сорвал созревший колосок, растёр его, понюхал: ах, как прелестно и мирно он пахнул! Лейтенант попробовал зёрнышки на вкус и от удовольствия на какое-то время даже прикрыл глаза. Господи! Мирное поле и злаковые с жёсткими щекочущими, усиками!.. А рядом, — чёрт бы его побрал! — в двухстах-трёхстах метрах это же поле, но уже с сожжённым, затоптанным в пух и прах хлебом.
Василий открыл глаза, сделал по хлебному полю несколько шагов и вдруг увидел гнездо. В нём лежали маленькие, голубые в крапинку яички. А рядом — птица: пронзённый то ли пулей, то ли осколком жизнелюбивый жаворонок.
Лейтенант нагнулся, потрогал мёртвую птицу пальцем. Тельце жаворонка было ещё тёплым. Значит, совсем недавно, всего несколько минут назад война оборвала жизнь этой жизнерадостной пичужки. И теперь не её голос разносится над пшеничным полем, а голос страшного, всё сметающего на своём пути танкового сражения. И кто знает, выживут ли они, люди, в этом сражении, или же их судьба уподобится судьбе этой славной, но уже мёртвой, пичужки.
Василий круто повернулся, быстро пошёл к своему танку.
— Ну что, — спросил он, — как идут дела?
— Ещё минут семь, — ответил за всех Фёдор, — танк будет готов к бою. Серьёзно.
— Чёрт возьми! — буркнул негромко и недовольно Василий. — Не долго ли вы возитесь с одной гусеницей, ребята? Так ведь…
Ему не дали повозмущаться: из оврага, словно акула из океанских вод, вынырнула дымящаяся «пантера» и, проползи несколько метров и не видя кошляковского Т-34, остановилась. Прокопчённый до безобразия экипаж через нижний люк выскочил из танка и, сняв комбинезоны, принялся ими сбивать пламя с башни.
— Ребята, у кого из вас оружие с собой? — крикнул приглушённо Василий.
— Ч-чёрт! — выругался Владимир. — Наше оружие в танке осталось! Подождите, я мигом…
— Но «мигом» не получилось: немецкие танкисты увидели братьев Котляковых и Фёдора, и, залопотав что-то по— своему, бросились на них в рукопашную.
— Ну, ребята, держись! — выкрикнул Валентин и угрожающее занёс над головой огромный гаечный ключ. — А ну, гады, кому тут мозги подкрутить?!
Схватка была жестокой и короткой: двух немцев танкисты сразу же положили насмерть, двое — сбежали. И их никто не бросился преследовать. Не до этого было. Валентина же один из убитых немцев ранил ножом в плечо. И он сейчас морщился, обнажая плечо для перевязки.
«Тридцатьчетвёрка» с натянутой уже на катки гусеницей начала медленно отъезжать от реки и только сунулась было на взгорок, как прямо перед самой башней взметнулся в небо огненный смерч, приправленный сухой июльской землёй.
— Валька! — заорал Валентин. — Засеки, откуда по нам палят?
— А хрен их знает! Сейчас соображу…
— Соображать некогда! — вмешался Владимир. — Смотри, на нас «тигр» прёт на всей скорости!
— Где?… А, точно! Ну-ка, брательник, наведи на него своё орудие!
— Дьявольщина!.. Не могу, Васька, не могу! Что-то заклинило наше орудие…
— Ах, Володька, вечно ты…
— Замолчите! — закричал им Валентин. — У нас нет времени на пререкания! И вообще — у нас ни на что нет времени! Я иду на таран!.. — Как вы… Согласны?…
Василий и Владимир промолчали, а Фёдор истово закрестился:
— С нами Бог! Он нам поможет! На святое дело идём: за Родину, за…
Страшной силы удар потряс танк, вздыбил его вверх как игрушку. И весь экипаж «тридцатьчетвёрки» мгновенно провалился в мёртвую тишину…
Владимир, тихо постанывая, выполз из танка, огляделся. Мощный и «неуязвимый» немецкий «тигр» лежал неуклюже на боку и дымился. Их же танк Т-34 бесстыже вздыбленным передком придавливал его к земле, словно бы не желая более пускать это чудовище в схватку. И снова была разорвана гусеница…
