перчатке по плечу.
— Ти есть кароший полицейский! — сказал он на ломаном русском языке. — Отвечайт: здесь, в толпе, стоят весь житель этот хутор?
— Так точно, господин офицер! — неловко промямлил Васечка. — Все — от мала до велика, так сказать.
Офицер небрежно оттолкнул его в сторону, обернулся к офицеру помоложе, что-то быстро, словно по-собачьи, пролаял ему на своём языке. Тот что-то тихо ответил ему.
Немногочисленные жители хутора Полежаев с интересом рассматривали приехавших немцев: им не часто удавалось видеть их — не любили немцы мелких хуторов, вросших в землю в таинственной и опасной лесистой местности.
— Мирон, — прошептала тётка Феклуша, — а ить они-то, фрицы, дюже на нас похожи: только что не по-нашему балакают.
— На морду-то схожи, — охотно согласился тот, — я их, гансов этих, в империалистическую насмотрелся. А вот характер у них — ну чисто зверский: попадёшь к ним в зубы, считай…
Дядьке Мирону не дал углубиться в воспоминания старший офицер.
— Господа житель хутор, — прокартавил он, — я есть оберштурмбанфюрер СС Вернер Хорст. Ми к вам приехаль с унтерштурмфюрером Куртом Дитрихом по ошень важный дело…
— Васечка, — прошептал на ухо подошедшему к хуторянам юному полицаю дядька Мирон, — ты, случаем, не знаешь, что это за звания такие у фрицев — оберштурм… штурм… Хрен выговоришь!..
Васечка недовольно покосился на дядьку Полежаева, но всё же, тоже шёпотом, ответил:
— Тот, что помоложе, он и по званию ниже. Он — унтер-штурмфюрер: по-нашему, значит, лейтенант. А другой — обер-штурмбанфюрер, этот — подполковник.
— Ну-у! — крутанул головой дядька Мирон и, снова навострив уши, начал вслушиваться в картавые слова Хорста.
А тот продолжал:
— Ви все знайт, как ошень плехо жить при большевицкий режим. Коммунисты сделали вас тупой раб. Ми, немец, самый культурний наций. Ми освобождать вас от большевицкий ярмо, от-как это? — экс- плю-а-та-ци-я!.. Ми установить новый порядок в ваш хутор. А свой наместник здесь ми оставляй! старший полицейски… э-э… — как это? — Митья Клык…
И он пальцем указал на человека с чёрной повязкой на глазу. Тот сразу же вышел вперёд, чуть склонив в знак согласия — что это действительно именно он, «Митья Клык» — голову.
— Ми уезжайт — дела, Клык оставайт здесь. Его надо слюшайт, иначе — пуф-пуф! Ми с унтерштурмфюрером Хорстом теперь будейм частый гость ваш хутор, — он взглянул на часы, потом пальцем поманил Васечку. — Господин полицейский, ви должны оказать всяческий помощь Митья Клык! Ви поняль?
— Так точно, господин офицер! — весь дрожа то ли от охватившего его возбуждения, то ли от колючего зимнего холода, ответил Васечка. — Поможем… Как же…
Дитрих в это время что-то выкрикнул солдатам, и те бегом бросились к своей машине, торопливо забираясь в кузов, а унтерштурмфюрер направился вслед за своим шефом. Машины взревели моторами и через несколько минут исчезли в крутой и глубокой балке, направляясь в сторону села Прелестное.
Хуторяне ещё некоторое время стояли молча, сосредоточенно разглядывая только что прибывшего старшего полицейского; тот, в свою очередь, своим единственным глазом просверливал, как бы насквозь, их лица. Наконец он сказал:
— Надеюсь, что вы все слышали, хуторяне, что меня зовут Дмитрий, фамилия моя… Клык.
— Фамилия это — Клык — или кличка? — громко спросила одна из хуторянок.
— Скоро узнаете! — ощерился Митя. — И прошу не перебивать. Я буду наводить в вашем паршивом хуторе новый немецкий порядок. Прошу меня слушаться беспрекословно, иначе я… Короче: я скор, быстр на руку…
— Прошу прощения! — раздался из толпы хуторян чей-то старческий голос. — А как же к вам обращаться? Как вас по батюшке кличут-то?
Митька Клык криво усмехнулся, поправил ремень немецкого автомата.
— Много будете знать, скоро состаритесь!.. Никаких отчеств: зовите меня просто — господин полицейский. Ясно? А теперь, хуторяне дорогие, — по домам! Я вас позже навещу всех и разъясню, что от вас требуется для немецкой власти. Разъясню каждому — ин-ди-ви-ду-аль-но! — и к Васечке подёрнулся. — Ну, сынок безусый, и помощничек мой верный, веди меня к себе. В гости приглашай!
— Слушаюсь! — испуганно выдохнул Васечка, прикладывая руку в варежке к шапке.
— Не надо козырять! — досадливо поморщился Клык. — Не люблю я этого… Самогон дома имеется? Ну и лады. Пошли, сынок безусый…
СТАЛИН ДАЁТ «ДОБРО»
Ротмистров всё оставшееся до визита к Сталину время очень волновался и переживал. Ещё бы! Он отлично, можно даже сказать, до предела был напичкан более чем многочисленной информацией, слухами о непредсказуемых решениях Иосифа Виссарионовича: Верховный одним взлётом бровей мог мгновенно возвысить любого человека необъятного Союза Советских Социалистических Республик до немыслимых для последнего, до недосягаемых высот, а мог и наоборот, лишь скептически дёрнуть усом и позорно втоптать в немыслимую грязь, а то и вообще лишить жизни. Конечно, всё это он делал не лично, не своими руками — всё делалось другими, всё свершалось с его молчаливого согласия или с не менее молчаливого приказания злым прищуром глаз. Но об этом все молчали, очень боясь того, как бы их далеко потаённые крамольные мысли не выплыли случайно наружу, чтобы их кто-либо не обнаружил и, не дай Бог, не донёс куда следует: тогда — всё… Жди, ожидай жуткого «чёрного ворона», который в тёмные ночи приезжает только за врагами народа…
Ротмистров даже вздрогнул, когда внезапно увидел перед собой лицо своего адъютанта Земского, его немо шевелящиеся губы.
— Тебе чего, Василий?
— Извините, что побеспокоил вас, товарищ генерал, по вам уже пора, — полушёпотом произнёс Василий Земсков.
— Пора?
— Так точно, товарищ генерал пора… к самому Сталину!
Ротмистров, уже садясь в машину, напомнил адъютанту о том, чтобы он сегодня принял лейтенанта Кошлякова и оказал ему соответствующее внимание.
— Будет исполнено, товарищ генерал! — ловко и привычно метнул руку к шапке Василий Земсков.
В Кремль два генерала — Боков и Ротмистров — прибыли вечером. Переступили порог приёмном Верховного Главнокомандующего. Генералов встретил Поскрёбышев.
— Я прошу извинения за товарища Сталина, — сказал он, слегка пожимая руки Павлу Алексеевичу и Фёдору Ефимовичу, — он просил вас немного подождать: Верховный сейчас ведёт серьёзную беседу с нашими конструкторами, как только разговор окончится, он сразу же примет вас, товарищи генералы.
Ждали вызова в святая святых не очень долго, но Ротмистров переволновался заметно сильно — даже колени временами мелкую дрожь выбивали. Одно его спасало, что в противном, противоестественном его гордому нутру волнении он был не один: искоса бросая нечастые взгляды на Бокова, Павел Алексеевич видел, как тот нервно, но бесшумно, безостановочно барабанит пальцами по папке с бумагами.
Высокая дверь раскрылась совершенно внезапно, и из кабинета начали выходить конструкторы. Они почему-то не сразу, как ожидал Ротмистров, ринулись из приёмной вон, а начали прикуривать папиросы, заполняя «резиденцию» Поскрёбышева успокаивающе-щекотливым табачным дымом.
Конструкторы о чём-то перебрасывались короткими возбуждёнными фразами, но Ротмистров от ещё более нахлынувшего на него волнения никак не мог разобрать смысла этих фраз, хотя, вроде бы, и старался
