отделении милиции, голова гражданина Ковеленова...
– Ты так уверенно и настойчиво говоришь об этой голове, будто она у тебя в портфеле? – усмехнулся Анцыферов.
– А в свой ты заглядывал? А то ведь наш друг Амон – большой шутник.
– Продолжим, – Анцыферов не пожелал больше говорить о голове. – Ты являешься жертвой другого преступления, я с тобой согласен. Но обвиняемый, или правильнее сказать, подозреваемый... Все тот же. Одно лицо. Сможешь ли ты правильно и справедливо, без предвзятости разобраться с тем, что произошло с тем недоделанным Шаландой, если дебош учинил человек, который так сильно напугал тебя самого? Нет, Паша. Нет. Ты не будешь заниматься этим делом. Я тебя отстраняю. Я не могу идти против требований. Ведь тебе и без того есть чем заниматься?
– Найдется.
– Вот и хорошо. В нашем городе, как утверждают некоторые газетчики, процветает коррупция, тебе не кажется? Приватизация, оказывается, не столь безупречна, как некоторым кажется... Взятки в особо крупных размерах, подкуп должностных лиц, поборы... На первый план выходят не отрезанные головы, а экономические преступления. Вот бы где развернуться, вот бы где показать себя начальнику следственного отдела, а, Паша?
– Экономические преступления, как ты выражаешься, обычно и заканчиваются отрезанными головами, Леонард. – Пафнутьев поднялся, подошел к двери, постоял спиной к прокурору, потом обернулся и подождал, пока Анцыферов оторвется от бумаг и взглянет на него. – Тебе сказать, чья голова будет следующей в целлофановом мешке?
– Береги свою, Паша.
– Учту. Но ты не ответил на мой вопрос... Когда мы с Амоном вели наши длительные и откровенные беседы в той ванне, в которую должна была стечь моя кровь... Он многое мне рассказал, Леонард. Ничего не скрывал. Так прямо и заявил... Спрашивай, говорит, начальник, все, что хочешь, спрашивай... На все твои вопросы отвечу, говорит, искренне и без утайки.
– И о чем же ты спрашивал?
– О тебе в основном беседовали... Очень ты ему нравишься. Но, говорит, есть у прокурора один большой недостаток, очень большой, прямо-таки нестерпимый...
– Какой? – Анцыферов смотрел на Пафнутьева без всякого выражения, он словно был в каком-то оцепенении.
– Слишком много знает, говорит.
– Что же в этом плохого?
– Тебе кажется, что в этом нет ничего плохого, а вот он сказал это с осуждением. Так сказать – чья?
– Ну? – Анцыферов сидел бледный, ухватившись пальцами за край стола.
– Ты угадал, Леонард, – ответил Пафнутьев и, не задерживаясь, вышел из кабинета.
Вернувшись к себе, Пафнутьев, сам того не заметив, запер дверь, старательно повернув ключ два раза. Убедившись, что замок сработал, направился к своему столу. И лишь тогда вдруг понял, что только что проделал.
И усмехнулся.
– Надо же, – произнес вслух, но не встал, дверь не отпер.
События последних дней убедили его в том, что на этот раз он столкнулся с явлением совершенно новым, доселе невиданным. Все предыдущее казалось чуть ли не детскими игрушками. Преступники прятались, скрывались, удирали, притворялись честными и порядочными, время от времени отсиживали свои сроки и возвращались. Здесь же... В городе обосновалась и действовала почти открыто не просто банда, а банда в полном смысле слова беспредельная. Причем с мощным прикрытием на самых верхних этажах городской власти.
Такого еще не было.
К примеру, может ли сейчас войти в прокуратуру тот же Амон со своими приятелями и разрядить в него обойму из пистолета? Может. Очень даже запросто. И ничто ему не помешает. После этого он спокойно выйдет через центральные двери, сядет в машину и уедет без превышения скорости. А может тот же Амон с теми же своими приятелями войти с автоматами и вообще расстрелять весь состав городской прокуратуры? Никаких проблем у него не возникнет. Нет сил, которые помешали бы ему в этом.
Может ли Байрамов набрать гарем из первых красавиц города и отправиться с ними на Кипр? Может. И все городские власти, радио, телевидение и газеты будут изо всех сил ему в этом помогать. А насытившись красавицами, натешившись ими, он разбросает их по борделям острова и вернется в город, чтобы рассказать, как счастливы девушки, как много они получают долларов, как весело им живется на солнечных берегах древнего Кипра. И начнет собирать новый гарем...
А если кто-то встанет на пути, то голову этого человека вскорости найдут где-нибудь в самом неожиданном месте – ведь обещал Амон водрузить голову Пафнутьева прямо на его письменный стол. И эта задача не была бы для него слишком сложной. И тебе, Павел Николаевич, крепко повезло, что этого не случилось. Все шло, все шло к тому, что действительно если и не на письменном столе, то на ближайшей свалке нашел бы ее какой-нибудь ветеран Второй мировой войны во время очередного своего обхода в поисках пустых бутылок, старых шапок, поношенных штанов. Новые законы позволяли ему, ветерану, заниматься этим свободно и беспрепятственно.
Все шло к тому, все шло именно к тому, Павел Николаевич. И то, что ты здесь, в своем кабинете, сидишь, запершись на два поворота ключа, – невероятно счастливая случайность и явное вмешательство высших сил. Да, Павел Николаевич, это ты должен уяснить себе твердо – только вмешательство высших сил позволило тебе вернуться в свой кабинет, дерзить городскому прокурору, которого до смерти испугал твой вид, вид здорового, нормального, невредимого человека. Вот если бы ты вошел, Павел Николаевич, держа голову под мышкой, это удивило бы его куда меньше.
Ладно, Павел Николаевич, это ты уяснил, ты жив. Но при этом тебе необходимо постоянно помнить, что в покое тебя оставили, если и оставили, не навсегда, не окончательно.
И каков вывод?
А выводов может быть только два: или ты сегодня же ночью, прихватив пару носков, мыло и полотенце, бежишь первым попавшимся поездом в любом направлении, или объявляешь войну, начинаешь немедленно военные действия. И в первом, и во втором случае тебя ждет только одно – сокрушительное поражение. В этом ты не должен сомневаться ни минуты и тешить себя глупыми надеждами.
– Но какова будет схватка, – усмехнулся Пафнутьев с некоторой даже горделивостью. – Сколько будет искр, дыма и огня...
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Пафнутьев и, только увидев подергивание двери, вспомнил, что он сам ее запер совсем недавно. – Сейчас, – пробормотал смущенно. И открыл дверь, даже не уточнив, кто к нему ломится.
Оказалось, оперативник.
– Привет, Коля... Проходи. – Пафнутьев направился к столу, все еще сбитый с толку своей опасливостью.
– Запираешься, Павел Николаевич?
– С некоторых пор.
– И правильно делаешь. Я бы тоже на твоем месте запирался.
– Есть новости? – спросил Пафнутьев.
– Сбываются самые смелые твои предсказания, Павел Николаевич. Или самые кошмарные, не знаю даже, как выразиться... Нашли голову Ковеленова.
– Где?
– У нас во дворе... В двух шагах отсюда. Под скамейкой. Ее слегка листьями присыпало, а то бы еще утром увидели. Детишки мяч гоняли и увидели. Один полез под скамейку за мячом, а она того... Смотрит.
– Кто она?
