– Парикмахерша посещает?
– Два раза в день. Утром и вечером.
– Совсем, наверно, отощал, изнемог?
– Держится, Валерий Александрович.
– Ну давай вываливай... Что там у тебя? – Невродов решил, что вступительная часть закончена и пора приступать к главному.
Пафнутьев молчал. Те слова, которые он собирался произнести, требовали обрамления молчанием. Вот так сразу вывалить их на стол после трепа об Анцыферове и его преступных связях с парикмахершей... Нет, этого делать было нельзя. Большим психологом стал Пафнутьев, а впрочем, он всегда им был, просто не возникало надобности в этих его способностях. Невродов насторожился, сразу сообразив, что молчит Пафнутьев вовсе не от робости.
– Не знаю, с чего начать, Валерий Александрович.
– Начинай в лоб, – твердо сказал Невродов и снял очки, чтобы не мешали серьезному и откровенному разговору. Очки вроде бы предназначены для разглядывания мелких предметов – буквочек, цифирек, статей закона. А когда очки отложены в сторону – начинается крупный разговор, по большому счету. Тем самым собеседники берут обязательство не обращать внимания на мелочи, не цепляться за слова и оговорки.
– Я уверен, что вы правильно меня поймете...
– И я в этом уверен, – подхватил Невродов, поторапливая Пафнутьева.
– Иначе бы не пришел. А уж коли я здесь, то сознаю, что полностью отдаю себя в ваши руки.
– Бери меня, я вся твоя! – пошутил Невродов, но тут же смутился и покраснел от неловкости. – Извини, Павел Николаевич. Продолжай, прошу тебя.
– Значит, так... Значит, так... Докладываю – мне предложено подумать над тем, чтобы занять кабинет городского прокурора. – Пафнутьев произнес эти слова с чистой совестью.
– И кто предложил подумать?
– Анцыферов.
– Куда же он сам собрался?
Пафнутьев не ответил. Он молча осмотрел кабинет Невродова, задержался на больших окнах, на застекленных шкафах, потом взгляд его, совершив еще несколько виражей, вернулся к Невродову.
– Так, – сказал тот. – Понятно. А меня куда?
– Не знаю. Так далеко разговор не простирался.
– Хорошо... Допустим. Чего ты хочешь от меня?
– Если вы знали о том, что я сказал, – это один разговор. Если я сообщил новость – другой разговор. Вы что-нибудь знали?
– Нет. Об этом мне не было ничего известно. – Неподвижное лицо Невродова начало медленно покрываться красными пятнами. Он вынул большой клетчатый платок, протер руки, коснулся им лба, снова сунул в карман. – Прости, Павел Николаевич, но я не знаю, зачем ты пришел ко мне? Ты отказался от предложения?
– В тот момент, когда об этом шел разговор, я не отказывался.
– Разумеется, – кивнул Невродов. – Дальше.
– Но и не визжал от восторга.
– Этого и не требуется.
– В мои планы не входит занятие кабинета Анцыферова.
– Что же входит в твои планы?
– Анцыферов берет взятки.
– Ха! – Невродов откинулся на спинку кресла. – Ну, ты даешь, Павел Николаевич! А кто их не берет?
– Он берет их за прикрытие уголовных дел.
– Естественно, он же прокурор. За что же ему еще могут платить? – Невродов рассмеялся, но смех его не получился беззаботным. Настороженно рассмеялся прокурор, ожидая дальнейших пояснений.
– Я хочу, – Пафнутьев помолчал, подбирая слова наиболее уместные, наиболее точные. – Я хочу взять его на этом деле.
– И посадить?
– Да.
– Шутишь?
– Нет.
Невродов тяжело поднялся, прошелся по кабинету, поскрипывая вощеными паркетинками, остановился у окна, некоторое время смотрел на улицу, постоял у шкафа, набитого кодексами, комментариями, справочниками, вернулся, но не сел, а, уперевшись в стол двумя руками, навис всем своим большим жарким телом над Пафнутьевым так, что тот даже чуть пригнул голову.
– Кто об этом знает? – голос Невродова сделался заметно тише, что было добрым знаком.
– Уже двое.
– Так. – Невродов обошел вокруг стола и сел в кресло. – Тебе известно его прикрытие?
– Да.
– И ты надеешься этот козырь перебить?
– Да.
– Но это невозможно, Павел Николаевич.
– Очень даже возможно.
– Каким образом?
– Будет лучше, если я не отвечу.
– Почему?
– Не хочу связывать вас знанием. И мне спокойнее. Просто я все беру на себя. В случае неудачи – гореть мне одному. Синим пламенем.
– Но санкцию-то я должен дать?
– Конечно.
– Но это же переворот, Павел Николаевич? Вы это хотя бы сознаете?
– Я прошу вас помочь в пределах закона.
– Но мы оба знаем, что такое закон в наше время, верно?
– Знаем.
– Зачем ты идешь на это? Ведь тебе светит кабинет городского прокурора.
– Высоты боюсь.
– Это не ответ.
– Это самый честный ответ, который я могу дать. Ведь мы оба знаем, что такое закон в наше время и каковы будут мои обязанности в кабинете городского прокурора.
– Принимается... Но надо хорошо подумать. – Невродов сложил руки на столе и исподлобья посмотрел на Пафнутьева. – Ведь этим все закончиться не может, это будет только началом...
– Скорее всего.
– Ты поставил меня в сложное положение, Павел Николаевич. Независимо от того, как я отнесусь к твоему предложению. Ты это понимаешь?
– Да.
– Надо подумать, – повторил Невродов после долгого молчания.
– Когда позвонить?
– Не надо звонить. Я сам тебя найду. Не торопи.
– Хорошо. – Пафнутьев поднялся.
– Ты откуда мне звонил?
– Из автомата.
– Молодец.
– А здесь все в порядке? – Пафнутьев кивнул на ряд телефонов, выстроившихся на столе Невродова.
