Вот тут возникли проблемы. Когда-то, чуть ли не тридцать лет назад, работая в большом журнале, едва ли не главном в стране, я был в редакции законодателем галстучной моды. С тех пор многое изменилось, я стал скромнее, незаметнее и бездарнее. Годы, ребята, годы. Конечно, я бываю и другим после третьей рюмки коньяка в Володином кабинете, но не всегда, далеко не всегда.
Короче – я выбрал серый галстук в какую-то там полоску. Кепочка тут же его забраковала. Лоскут, полыхающий в сумраке шкафа, как мак в сумерках коктебельской степи, померк, сник, потускнел… Кстати, вы бывали в Коктебеле в начале лета, а то и в мае?
Ну ладно, об этом позже.
Я понял – допустил ошибку. Проведя рукой по галстукам, оставшимся от прежних моих шаловливых времен, я сразу понял, чего требует от меня кепочка. Галстук в вызывающе крупную красную полоску на фоне светло-серого фона задрожал под моей рукой, как мобильник, поставленный на беззвучную вибрацию. И когда я выдернул его из связки, красный лоскут в шкафу вспыхнул ясным и чистым алым цветом, каким бывают только маки в степи, когда вы подъезжаете на рассвете к Феодосии…
Вышел я из квартиры, вышел, и кепочку не забыл. Естественно, ни за что не зацепился, вышел так, словно какая-то ласковая ко мне неведомая сила подхватила и вынесла на площадку, пронесла по лестнице вниз и осторожно опустила на асфальт рядом с клумбой.
В метро, конечно, никто и не подумал уступить мне место, хотя… Хотя что-то было… Господи, было! Красавица похлопала юной своей ладошкой по свободному сиденью рядом с собой – садись, дескать, не робей, чего не бывает в жизни…
А что вы думаете – сел. Хорошая девушка оказалась, стихи пишет, к детективам одобрительно относится, мою фамилию где-то слышала… Обещала звонить, я тоже заверил ее, что позвоню обязательно. Не лукавил, искренне говорил. Чует мое сердце – мы перезвонимся, нам уже есть о чем поговорить… И в Нижнем буфете Дома литераторов ей наверняка понравится, а уж в том, что все от нее будут в восторге, просто нет никаких сомнений! И Леня Сергеев, и Юра Куксов, и Витя Крамаренко…
Но главное случилось в издательстве.
Не успел я, не снимая распахнутой куртки и кепочки с головы, перешагнуть порог кабинета главного, как он сам вышел из-за стола, пожал руку, предложил сесть, спросил, не желаю ли кофе, а уж коньяк в маленькие рюмочки налил, даже не спрашивая. И бутылку, между прочим, не убрал, оставил на столе – опытный человек прекрасно знает, как это понимать.
Но больше всего меня удивило отсутствие собственного удивления происходящим. Эту фантастическую картину я воспринимал как нечто совершенно естественное, был легок в общении, шутил, произносил какие-то слова в полной уверенности, что эти слова уместны и, простите, умны.
– Ну что, Виктор Алексеевич, буду с вами откровенен, – главный снова наполнил рюмки коньяком. – Принято решение издать сборник ваших рассказов… Не возражаете?
– Упаси боже! – воскликнул я.
– Сборник большой… Тридцать печатных листов… Наберется?
– Еще останется.
– Есть намерение не просто издать вашу книгу, но при этом как бы блеснуть нашими полиграфическими возможностями… Вы понимаете, о чем я говорю… Прекрасная бумага, твердый переплет, золотое тиснение, суперобложка и прочее… Как вы к этому относитесь?
– Положительно, – это дурацкое слово выскочило из меня, поскольку никаких других слов во мне не было. Пустота, гул в ушах и нестерпимое желание схватить со стола бутылку коньяка и тут же опорожнить ее, выпить до дна прямо из горла.
– Мы вот тут, пока вас ожидали, подготовили договор, – главный придвинул ко мне уже заполненный бланк.
Не в силах прочесть ни слова, я подписал одну за другой все страницы, расписался в конце и единственное, что смог ухватить своим помутившимся взором, это цифру тиража – сто тысяч экземпляров. Таких тиражей у меня не было лет десять, с тех пор, как в середине лихих девяностых все московские книжные прилавки были завалены моими детективами. Десять, двадцать, тридцать книг с моей фамилией на прилавке! Представляете? А ведь было… Но сейчас Донцова царствует на прилавках, дай бог ей здоровья…
– Еще по глоточку? – спросил главный, уже обхватывая бутылку большой своей, плотной ладонью.
– Охотно, – обнаглел я.
– Неплохо бы заказать большую, обстоятельную статью с обзором вашего творчества, с биографическими отступлениями, с яркими цитатами из произведений… У вас есть такой человек? Серьезный, авторитетный критик, чьи слова всколыхнут общественность… Есть?
– Буду просить Володю, надеюсь, не откажется…
– Да, чуть не забыл, – спохватился главный, посмотрев на золотые свои часы. – Еще успеете… Загляните, пожалуйста, в бухгалтерию, там вас ждет аванс… Надеюсь, он немного порадует… Будьте здоровы, творческих вам успехов, – и наши рюмки опять соединились над моим договором с легким хрустальным звоном, и звон этот сопровождал меня, когда я уже брел, натыкаясь на прохожих, к ближайшей станции метро.
И вдруг в моей хмельной голове мелькнула совершенно трезвая мысль – ведь когда я пришел к главному, договор был готов, мне оставалось только подписать его…
И что из этого следует?
Из этого следует, что главный составил этот договор, не видя кепочки! Не она, выходит, повлияла на его отчаянное решение издать стотысячным тиражом мои потрясающие рассказы!
Или же…
И тут я остановился на тротуаре от еще одного неожиданного открытия – кепочка работает на расстоянии и ей нет надобности кому бы то ни было показываться, простите, лично.
Неужели такое возможно… Неужели…
В том, что это все-таки возможно, я убедился, едва переступил порог собственной квартиры.
– От собачатницы привет! – прокричала жена, не показываясь.
– Не понял? – выглянул я из прихожей.
– Собачатница звонила!
– И что сказала?
– Не призналась. Совесть в ней заговорила!
– Совесть – это хорошо, – пробормотал я, совершенно потрясенный неожиданным сообщением. А, оглянувшись в темноту прихожей, увидел, все-таки увидел, как с вешалки полыхнул, как подмигнул, красный лоскут кепочки. Не сомневайся, дескать, моя работа. – А почему ты решила, что это она звонила? – спросил я у жены. – Если не призналась, как ты говоришь?
– Когда она звонит, в трубке всегда слышен собачий лай, понял?! Собака у нее дура. Как и сама хозяйка. Ревнует собака, когда хозяйка не с ней говорит, а с кем-то по телефону, понял?!
Ну, что сказать, конечно, я все понял – Ира позвонила. Больше года не отвечала на телефонные звонки, на мобильные послания, даже телеграммы слал безответные. Ушла. Сгинула. Слиняла, как сейчас выражаются ребята, побывавшие за колючей проволокой. А весь этот год я сам прожил, будто за колючей проволокой, будто офлажкованный какой-то…
Подыхал, ребята, просто подыхал. Что тут можно объяснить – с каждым это хоть раз да случалось. А что касается собаки, я тоже лаял, когда она не со мной говорила…
Ракеты к Марсу уходят, батискафы на дно опускаются, Абхазия государством стала, Пицунда доступной сделалась, Пугачева опять за пацана замуж собралась, не угомонится бабуля никак… А люди меж тем, как и прежде, в окна выбрасываются, петли на шее затягивают, в сердце себе норовят попасть, оказывается, не так просто в собственное сердце без промаха угодить…
Ничего этого я с собой не проделывал, годы уберегли. Когда мужик в моем возрасте от несчастной любви из окна сигает, это не трагедия, это, ребята, комедия, обхохочешься, услышав о таком…
Потому и выжил.
Но ребят этих – которые топятся, стреляются, таблетками травятся… Понимаю. И смеяться над ними мне не хочется.
