А тут звонок… Ира позвонила. Конечно, не для того, чтобы о здоровье спросить… Хотя могла бы и поинтересоваться, на эту тему за последний год у меня достаточно поднакопилось свеженького материала. Но, слава богу, у нас с ней хватало здоровья, чтобы о нем не говорить.
Ну, что… Набрал я ее номер. Твердо знал – пока не позвоню, ни о чем думать, ничем заниматься просто не смогу.
– Привет, – сказал я. – Звонила?
– Был грех. Муська выдала?
– Она у тебя всегда лает в нужный момент. Что-нибудь случилось?
– Да… Завтра среда. – Когда-то я написал повесть под названием «Женщина по средам». Вот с тех пор среда и стала нашим днем.
– Представляешь, – продолжала Ира, – какой странный год прошел – ни одной среды… А уж этих четвергов… Видимо-невидимо. А вторники я вообще терпеть не могу. Такие длинные, занудливые… Они всегда изо всех сил оттягивали наступление среды.
Голос у нее все-таки дрожал. Разговор ей давался нелегко.
– Другими словами… Место встречи изменить нельзя?
– И время тоже.
– Хорошо, – сказал я и положил трубку, но не потому, что такой уж гордый да обиженный, просто у меня не было больше сил продолжать этот наш невинный разговор, просто не было сил, ребята. И была еще одна причина – в дверях стояла жена, по-наполеоновски сложив руки на груди.
– Пообщался? – спросила она.
– Слегка.
– Жить стало лучше, жить стало веселее?
– Местами.
– Передай, пусть собаку чаще кормит. От голода тварь воет.
– Передам.
Жена не замечала во мне никаких перемен. То ли кепочка перед ней была бессильна, то ли не считала нужным тратить на нее свои мистические силы.
И еще, ребята, и еще…
Тут уж действительно мистика какая-то… Я заметил одну особенность, и сам теперь боюсь в нее поверить… Кепочка влияла не только на настоящее – спокойно и безнаказанно вмешиваясь в будущее, она меняла прошлое. И опять же, опять в мою пользу, вернее с пользой для меня. Сколько было обид на ту же Иру, сколько злых и справедливых слов прокричал я в ночную темноту, выплескивая свои обиды, свою беспомощность, свои проклятия…
Да были и проклятия.
И распахнутое окно на двенадцатом этаже было, и полная горсть сонных таблеток была на изготовке… А что сейчас?
Сейчас я вспоминаю хмельную ночь на пицундском пляже, я вспоминаю шампанское изобилие в Абрау-Дюрсо, сверкающее золотом пиво в чешском Старом Граде… Но ничего злого и подлого вспомнить не могу. Не то чтобы я сознательно и расчетливо все плохое отверг, отказался от него, нет, оно исчезло, во мне его просто как бы и не существовало! Никогда! А если что-то и было, то только мои собственные злобные ночные видения, мои непроизнесенные слова, не состоявшиеся прощальные встречи. Я не мог вспомнить ни подлой ее измены, ни кривых ухмылок за спиной, ни желчных сплетен… И не потому, что я их забыл под влиянием каких-то добрых сил, нет – их никогда не было!
И не будет. Почему-то в эту ночь я был уверен – не будет.
– Слушаю! – прокричал в трубку сонным голосом Володя.
Я не помню, как подходил к телефону, набирал номер, не помню, зачем решил звонить среди ночи… Почему-то позвонилось… Почему-то набралось… Соединилось…
– Понимаешь… Кепочка, которую ты подарил…
– Какая кепочка? – удивился Володя.
– Ну, эта… Которую ты из Ирландии весной привез…
– Я никогда там не был! Где хоть она, эта Ирландия?!
– А как же тогда… Ну, это… Когда мы кофе с коньяком пили возле метро «Парк культуры»… И я тайком примерил… И в этот момент… Полыхнуло из соседнего мира…
– Старик… Извини – второй час ночи… Ты с кем пил?
– С главным…
– Привет ему! Скажи, что я постоянно о нем помню! Кстати, завтра среда… Хотя нет, среда уже наступила. Приходи, поговорим. К четырем часам… У нас к этому времени заканчиваются все летучки, планерки… Да! Ты же обещал рассказ, забыл?!
– Принесу рассказ, – вяло протянул я. – Про кепочку…
– Да хоть про тапочки! – И Володя положил трубку.
А я, направляясь в свой закуток, бросил опасливый взгляд в прихожую… Вы видели, как полыхают в начале лета крымские маки вдоль железнодорожной насыпи, а то и между шпал, по дороге из Джанкоя в Феодосию? Видели? Вот таким же ясным маковым цветом опять полыхнуло на меня из полутемной прихожей. И в этой краткой вспышке была улыбка, был смысл, были слова… Такие примерно… «Держись, Витя… Жизнь продолжается, и будет продолжаться еще некоторое время. Держись».
Зелье приворотное
Как и все в этой жизни, события начались с вещей будничных и ничем не примечательных. Мы с Равилем слегка подзадержались за пивом – недалеко от Белорусского вокзала рядом с часовым заводом, в полуподвальчике. Вы наверняка знаете это местечко. Пиво там разливает Фатима, женщина красивая, улыбчивая и, самое главное, к нам с Равилем относится с неизменным гостеприимством. Даже подарки дарит в дни рождения, естественно, когда эти дни мы отмечаем в ее подвальчике.
Сознательно говорю об этом столь подробно, поскольку все, что произошло позже, настолько выходило за рамки разумного, что мне просто необходимо как-то заземлить эти события, убедить самого себя, что я в здравом уме и твердом рассудке, что пива выпито не так уж много, бывали у нас посиделки и более обильные.
Разговор шел о мистике, но какой-то пустоватый, хотя время от времени Равиль меня предостерегал – не надо, дескать, об этом так подробно, не трогай понятия не то чтобы недоступные нам, из его слов выходило, что они нежелательные, почти запретные. Такая вот тональность проскальзывала в его словах.
– Почему? – уже в легком пивном хмелю удивлялся я.
– Слушают, – отвечал Равиль вполголоса.
– Кто?
– Они.
– Здесь?
– Они всегда рядом, любят слушать такие вот разговоры. Их прямо водит от хохота.
– А что еще любят?
– Они вообще любопытные ребята… Иногда до неприличия. Например, когда мужчина с женщиной… Ну, ты понимаешь… От этого зрелища их просто не оторвать.
– Надо же, – озадачился я и замолчал, поскольку Фатима принесла пиво и фисташки.
В общем, поговорили.
Мне кажется иногда, что во время таких пивных бесед мы с Равилем сделали немало открытий, проникли в те области бытия, в которые человеку пока еще вход закрыт. Ах, если бы вовремя догадаться да не полениться и записать наши прозрения, а то и запатентовать… Хотя, наверно, все-таки не стоит этим заниматься, открытия наши явно преждевременные, до них дойдет дело лет через сто, если не через
