Мы молча пошли под зонтиком мимо кафе к парку.
– Вот и лету конец, завтра осень, первое число. Жалко... А такое солнце было утром, я так оделась... – Она была в чем-то светлом, коротком и очень тонком. Ее сочное тело буквально рисовалось в моих глазах и манило. – Еще я хотела тебя попросить... Ты, пожалуйста, больше не защищай меня с теми заводскими делами. Теперь у меня другой защитник. Только ты, пожалуйста, не обижайся.
– Ты за Портного собралась?
– Не ехидничай. Какая тебе разница, за кого! Да, за Портного! Можешь убить его за это, разрешаю... Шучу, конечно, никого и никогда не убивай и моего мужа будущего не трогай. Не будешь?
Мы шли по пустынной аллее парка, скамейки были мокрыми, с берез капало, но под старыми елями было темно и сухо.
– Ты Танечке нашей передал, что я тебя просила?
– Я не видел ее с тех пор и не говорил.
– Я же тебя просила! Я собаку ее просто боюсь, кормлю ее через щелку в двери, и там запах уже такой...
– Сегодня увижу, я поеду к ним.
– Скажи, нельзя так мучить животных. Или я охранников наших попрошу забрать его от меня! Этот пес искусает меня когда-нибудь, или гостей моих – тогда ты будешь виноват в этом, так и знай.
Увидеть Таню мне необходимо сегодня: теперь у меня есть что ей показать, а ей опознать. В этих двух удивленных физиономиях на моем мобильнике она должна узнать ночного посетителя.
– Постоим под елкой, там сухо, потом обратно. – Я стряхнул с нижних еловых лап обильные капли, приподнял их, и Алла юркнула в сухую темень.
Я вынул из кармана мобильник и вытер его сухим краем рубашки. Экран густо запотел.
– Хочешь посмотреть смешные фотографии?
– Хочу. Покажи.
Я переключил мобильник на просмотр, поднес ближе к ее глазам и, не торопясь, давая каждую хорошенько рассмотреть и наблюдая за ее лицом, прощелкал по несколько раз все три сегодняшних снимка.
– Кто из них? – спросил я. – За кого ты выходишь замуж?
– Ах, неужели ты для этого их снимал, и теперь мне показываешь! Ничего я тебе больше не скажу после этого. Ты их всех побьешь!
– Не трону пальцем.
– А где остальные мои поклонники? Когда я там работала, не меньше десятка за мной волочились. И стар, и млад. Ты меня совсем не знаешь. Или ты сплетен наслушался? И правда, какие они тут смешные... как будто напуганные. Это, наверное, потому, что фотограф был такой, напугал их чем-то. Только ты, пожалуйста, меня так не снимай! И больше никого мне не показывай, потому что я ничего тебе и никогда про них не скажу. И не приглашу тебя на свадьбу. Никогда.
Я обнял ее и закрыл своими губами ее губы. Сейчас они были мягкими, теплыми и податливыми. Она сделала шаг назад, увлекая меня за собой, к стволу ели, под густые ветви. Я уже не чувствовал ни дождя, ни колючих мокрых веток.
Под елкой мы провели некоторое время, словно звереныши, в любви, и это было чудесно...
На обратном пути дождь припустил еще сильнее. Мы шли по дорожкам, обнявшись и тесно прижавшись под зонтиком.
У машины я переоделся в сухую рубашку, потом нагнулся к окну, и несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, будто запоминали. Потом, очнувшись, она чмокнула меня в щеку и прошептала:
– Прощай, Коленька.
Заурчал дверной моторчик, запотевшее стекло поехало вверх и скрыло ее лицо в белом тумане.
25. Ключи
Саша был дома один и сразу засуетился вокруг меня, мокрого, позвякивая своей новой коляской. Я отжал одежду в ванной, помыл голову и облачился в хозяйский халат. Саша вытащил гладильную доску и утюг – сушить мои тряпки он захотел сам.
– Ног у меня нет и не будет, джинсов тоже. Дай хоть вспомнить, – отмахнулся он от меня.
Скоро пришла Таня и сама открыла дверь, у нее был свой ключ.
– Николай Константинович! Вы такой смешной в халате! Я сама промокла, дождина припустил... Побегу переоденусь.
– Хорошая она, – сказал Саша, не отрываясь от дела.
– Только своим родителям не звонит и собаку бросила. Днем и ночью воет без нее.
Когда Таня вернулась в кухню, мне не захотелось ее ни в чем упрекать. Попили втроем чай, весело поболтали. И только в конце, когда я взял в руки свои джинсы, она объявила:
– Я завтра уезжаю домой. Насовсем. Рано утром.
– Собака твоя с ума сойдет от радости.
– Я прощения у него попрошу. Он поймет.
Я пошел в ванную переодеваться. Пора уходить: день был нелегким, завтра может быть еще тяжелее. Оставалось только еще показать Танюше фотографии.
Я вышел с ней в прихожую и сказал:
– Я тебе сейчас фото покажу. Нехорошие. – Достал мобильник и прощелкал перед ее глазами три фотографии. Она без слов ткнула пальцем в стекло мобильника:
– Этот. Приходил ночью и кричал. – Из-под ее пальца выглядывала испуганная физиономия юриста Киселева. – Я завтра домой уезжаю. Можно вас еще об одном попросить? Я сейчас... – и Таня убежала в комнату.
Я был готов к выходу, но, ожидая ее, чувствовал себя, мягко сказать, потрясенным.
Таня вернулась в прихожую, в ее кулачке было что-то крепко зажато.
– Вот, – она протянула передо мной руку и разжала кулак. В ладони лежала связка двух крупных ключей. Я сразу их узнал.
– От дедушкиного сейфа. Я унесла. Можно, я вам оставлю?
– Танюша, это плохо, это чужое.
– Не чужое. Общее. Только поэтому взяла.
– Отвези ключи домой.
– На несколько денечков, пожалуйста, дядя Коля, мне их некуда спрятать.
– Зачем прятать?
– Вы знаете зачем. Я не верю ни единому ее слову – это же она подговорила меня убежать из дома! Гадина! Я больше видеть ее не могу. Ну, пожалуйста... А я позвоню маме, папе, и мы все вместе откроем этот сейф.
– Завтра же утром позвони.
– Обещаю.
Ключи я забрал – от греха подальше. Когда столько людей их одновременно ищут, эти ключики становятся кусками динамита, поэтому они не для девичьих рук.
Я уже выходил, когда она обняла меня за шею и поцеловала.
Домой я приехал мокрый до нитки, до трусов и до кожи под рубашкой. Перед тем, как поставить в металлический ящик мотоцикл, опять нащупал в темноте свой тайник и, стараясь не замочить пальцами, прихватив полиэтиленовым мешочком, вынул из него компакт-диск, а на его место положил два ключа от чужого сейфа.
