Войдя в свой кабинет, Геннадий Ильич первым делом зажёг настольную лампу и выключил верхний свет; затем, поудобней устроившись за столом, достал папку с бутовским делом, вынул из неё составленный ещё в четверг список с произвольно пришедшими на ум фамилиями подозреваемых, но углубляться в него не стал — в первую очередь требовалось восстановить в памяти только что завершившийся разговор с Долговым: не осталось ли какой-нибудь, незамеченной в ходе беседы, зацепки?
Увы: суммировав все свидетельские показания, майор теперь мог без труда реконструировать последовательность эпизодов, событий, действий второй половины двадцать восьмого августа двухтысячного года — и только! Почему Бутов в двадцать один час пятнадцать минут оказался на ведущей на станцию лесной тропинке, получало теперь самое исчерпывающее объяснение, однако — не более! Кто с пистолетом в руке затаился за ёлочкой на его пути — это по-прежнему оставалось тайной. И не только это. Если даже отвлечься от мотивов убийства — а в их выявлении следствие не продвинулось ни на шаг — то оставался ещё один важный, настоятельно требующий разрешения вопрос: каким образом убийца узнал, что Бутов именно в это время окажется на безлюдной лесной тропинке?
Пытаясь на него ответить, Геннадий Ильич волей-неволей постоянно возвращался к Сазонову и Долгову: ведь, если верить Алексею Дмитриевичу, кроме них о том, что Бутов пойдёт на станцию, не мог знать практически никто; из Москвы позвонили около пяти, Долгов сразу же принял решение захватить с собой свежеподписанный договор и, связавшись с Игорем Олеговичем, отправил в Здравницу музыканта — электричкой в девятнадцать пятьдесят три. И более: ни Долгов, ни Сазонов тоже ведь не могли знать, какой путь изберёт Игорь Олегович?! Пешком — через лесополосу? Или — по бетонке на автомобиле? Чёрт! Опять потянуло вульгарной мистикой! Опять вырисовывается издевательская гримаса нездешних сил! Однако же, господин Дьявол, сгинь! На сей раз твои дешёвые фокусы не пройдут! Ни психопатками, ни маньяками ты мне больше не запудришь мозги! Следствию требуется обезвредить умного, дерзкого, расчетливого, хладнокровного и, главное, отлично информированного типа!
'Информированного, хорошо информированного, очень хорошо информированного, — вертелось в голове у Геннадия Ильича, — стоп! А ведь это, пожалуй, ключ, — дошло наконец до сознания майора, — кто, кроме Долгова, Бутова и Сазонова, мог знать о встрече Игоря Олеговича с Денисом Викторовичем на станции 'Здравница'? Если, по словам Долгова, от момента принятия решения до самой — несостоявшейся — встречи не прошло даже и четырёх часов? Секретарша Долгова? Кто-нибудь из посторонних, случайно услышавших о намечающемся вояже Сазонова? А если шире? Со стороны Бутова? Долгов с ним связался примерно в семнадцать пятнадцать — по мобильному телефону. Игорь Олегович как раз направлялся в Здравницу, где в восемнадцать тридцать должен был встретиться со Свиристянкиным. И если во время звонка в машине Игоря Олеговича находилась какая-нибудь очаровательная попутчица… жаждущая, допустим, испытать себя в роли рабыни… бред! Причём — уже пройденный! А кроме?.. Кто-нибудь из подчинённых Игоря Олеговича, из тех, которые в Здравнице производят мебель, мог его ненавидеть?.. Да ещё до такой степени, чтобы убить?.. Чисто теоретически — кто-то, наверно, мог… Но, спрашивается, с какой стати этому гипотетическому ненавистнику пришло в голову свой непохвальный замысел осуществлять именно тогда, когда Бутов отправился на свидание с музыкантом? Ах — опять совпадение?! Дудки! Более — никаких совпадений! Долгов, его окружение — и баста! Кстати… а Свиристянкин? Он ведь от Бутова мог узнать о визите Дениса Викторовича? Да, но его мотивы? Вздор! С другой стороны, четыре часа — не такой уж и маленький срок…'
Один за другим перебирая в уме возможные варианты, Геннадий Ильич всё более укреплялся в абсурдной мысли, что кроме Долгова — некому. На миг помаячил Лисовский — как соратник Алексея Дмитриевича по межрегиональному фонду 'Надежда' — но сразу же отпал: только покойников не хватало следствию?! Так сказать, для полноты картины!
Увы, кроме Долгова, полноценных подозреваемых на данный момент у майора не оставалось. Да, где-то на периферии сознания мелькали Яновский, Пушкарёв, Свиристянкин, Люмбаго и даже Алла Анатольевна — собственно, все старые фигуранты с добавлением директора пионерлагеря и прокурора. К которым уже завтра придётся прибавить ещё несколько 'кандидатов' — из гостей долговского юбилея.
'Особенно… нет! Неужели?! Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! Не дай Бог, вспугнёшь и сразу, чёрт побери, ситуация ведущая к пату! Один неверный ход и король противника уютненько расположится впереди мой проходной пешки! Нет, господин Брызгалов, без спешки и суеты… завтра с утра пораньше… чтобы ни в коем случае не вспугнуть… ибо, если это всё-таки он, то будет, пожалуй, похитрей Долгова с Пушкарёвым и Свиристянкиным вместе взятыми… а сейчас — домой! К Лидочке!'
Около десяти вечера, почувствовав одновременно сильную усталость и приятное возбуждение от озарившей догадки, майор подвёл итоги прошедшего суматошного дня.
— 14 —
Дома Геннадия Ильича ждал небольшой приятный сюрприз: о ноги ему открывшей Лидочки тёрся Барсик.
Что?! Чтобы этот законченный эгоист согласился с кем-нибудь, кроме Брызгалова, разделить жилплощадь? Внимание и ласку Хозяина? Да ведь ту же Лидочку он, вплоть до сегодняшнего дня, что называется, на дух не переносил! И вот вам, пожалуйста, кокетливо выгибая спину, мордочкой прижимается то к голени, то к коленке женщины! Без всякого заискивания с её стороны! Которым прежде — увы, безуспешно! — Лидия Николаевна пыталась завоевать его благосклонность. Соблазняя то внеочередным антрекотом, то лишним сырым яйцом. Что без малейших признаков благодарности пожиралось беспринципным котярой — с высокомерием олигарха снисходительно позволяющего прислуге заботиться о его удобствах. И вдруг — буквально за несколько часов! — всё разом переменилось: Барсик признал Лидочку полноправным членом их крохотного клана.
'Я, значит, ещё ничего не решил, а для Барсика — что же? Уже всё ясно? Его интуиция меня уже прочно соединила с Лидочкой? — солнечным зайчиком пронеслось в Брызгаловской голове, и тут же следом: — А что? Почему бы и не довериться кошачьей интуиции? Нет, пока, конечно, никаких предложений 'руки и сердца', но… ведь Лидочка мне действительно очень нравится! Так, спрашивается, какого чёрта?! В роли 'приходящей любовницы' я её держу до сих пор? Ах, обжигался прежде? Несколько раз — и больно? Ничего, господин майор, если ещё раз суждено обжечься — обожжёшься как миленький! Надеюсь, понимаешь, что не обжигаться — не жить?'
Однако ни к каким конкретным шагам мелькнувшие мысли Геннадия Ильича не подтолкнули: успеется! Всему своё время! Чтобы делать какие-то далеко идущие выводы, надо хотя бы с полгода прожить с Лидочкой под одной крышей.
Однако Барсик категорически не разделял этой осторожности майора, и, когда Геннадий Ильич обнял шагнувшую навстречу женщину, стал попеременно тереться то о Лидочкины колготки, то о брызгаловские тёмно-серые брюки — словно бы символически соединяя их: почти отчаявшуюся женщину и в меру закомплексованного мужчину.
После минутной идиллической сценки Лидочка увела Геннадия Ильича на кухню — ужинать, а сытый Барсик занял своё любимое кресло.
Второе за сегодняшний вечер брызгаловское открытие состоялось в обстановке для озарений, в общем-то, малоподходящей: за кухонным столом — между тарелкой харчо по-грузински и аппетитно подрумяненным куриным окорочком с тушёными баклажанами. Женщина только-только подала Геннадию Ильичу сей непритязательный кулинарный изыск, как в памяти майора всплыла одна, по его мнению ключевая, фраза:
'Чёрт побери! То, что пришло в голову в управлении — не то! Нет! Швейцар ни при чём! Завистливый, злобный холуй — и всё! Нет! На киллера он не тянет! А то, что соврал и не ушёл из 'Поплавка', когда явилась долговская охрана — мало ли! Свой интерес дядя Миша, конечно, имел… скорее всего — приторговывал информацией… да и 'моральное', так сказать, удовлетворение… но чтобы убить — нет! Вот же оно — решение! Он же его мне — идиоту! — сам подсказал, по сути!', - бережно, из-за боязни
