спокойный человек, исправный машинист. За Нороновича Заслонов не боялся, что он не придется по вкусу немцам.
Но молодой, бойкий Алексеев, с живыми глазами, быстрыми движениями, слишком напоминал красноармейца. Сговариваясь накануне. Заслонов предупредил Алексеева, чтобы он, хоть для первого знакомства, держал себя косолапее, что ли. И теперь, когда Алексеев вошел и звонко сказал, не обращаясь ни к кому лично, «Здравствуйте!», — это старинное общерусское приветствие прозвучало очень по- советски.
Штукель сразу поднял от стола голову и насторожился.
Алексеев, не обращаясь ни к кому, спросил:
— Как поступить на работу?
Заслонов повел и его к шефу.
— Вот хороший машинист. Гут машинист! — аттестовал он Алексеева.
Контенбрук недоверчиво посмотрел на вошедшего.
Этот паренек не понравился Контенбруку: в нем было что-то очень большевистское. Шеф спросил:
— А сколько ему лет?
— Двадцать пять.
— Он не может быть машинистом.
— Почему?
— У нас машинист должен иметь не менее тридцати лет.
— Он уже пять лет ездит машинистом.
Но шеф упрямо стоял на своем: «Нет, нет! Это мальчишка!»
«Если бы ты знал, как этот «мальчишка» вывел из Борисова последний поезд!» — подумал Заслонов.
Пришлось зачислить Алексеева помощником машиниста.
VI
Заслонов назначил Нороновича и Алексеева в разные паровозные бригады, чтобы через них узнать побольше народа. Нороновичу он дал в помощники молодого паренька Васю Жолудя.
Вася был отрезан с эшелонами под Ярцевом, попал в концентрационный лагерь, а оттуда в депо.
— Парень, по всей видимости, наш, подходящий, — сказал Нороновичу Заслонов. — Его можно иметь в виду, но всё-таки надо проверить: был у фашиста в лапах.
— Не успеет парень у меня полтонны угля сжечь, как я увижу, чем сегодня Вася дышит. Он с Капустиным когда-то ездил. Тот смеялся, что Вася очень любит покушать и знает наперечет, на какой станции много яблок, где хорошая рыба, а в общем парнишка, говорят, неплохой. — ответил Норонович.
Сегодня Норонович после большого перерыва впервые пришел в комнату при депо, где паровозники обычно ожидали назначения в очередную поездку. Комната осталась та же: три окна, выходящие на тракционные пути, но вид ее сильно изменился. Раньше это был чистый, уютный уголок со столом, стульями, занавесками на окнах. А теперь здесь не было никакой мебели. Полкомнаты отгораживали простые нары, на которых валялась тертая, грязная солома.
Да и самочувствие, с которым Норонович сегодня входил сюда, было совершенно иное, чем прежде. Тогда он широко распахивал дверь, входил хозяином, а теперь шел робко.
— Здоро?во, механики! — негромко сказал Норонович, входя. (Он уже хорошо запомнил, где и кому можно говорить «товарищ»).
— Здоро?во! — ответил кто-то из угла. Остальные не обратили на него внимания, были заняты своим.
В комнате ждало много народа. Несколько человек спали на нарах. Трое машинистов — Мамай, Игнатюк и Ходасевич — разговаривали лежа. У топившейся печки собралось несколько человек: кто сидел на корточках, кто на полу. Среди них Норонович увидал стариков машинистов: Куля — он вечно кашлял — и Островского. Возле них собралась молодежь.
К Нороновичу подошел невысокий, но плотный Вася Жолудь. Его улыбающееся, приветливое лицо было из тех, о которых говорят: «Бледный, как пятак медный».
— Здравствуйте, Василий Федорович!
— Ну, что, тезка, собираемся в путь-дорогу? — спросил Норонович.
— Придется.
— А ты уже на немецком паровозе ездил?
— Как же, ездил с Капустиным. У них, Василий Федорович, на товарном не по три человека, как у нас, а по двое, без кочегара.
— А паровозы какие?
— Серия «52» и «54».
— Лучше наших?
— Где-е там! — махнул рукой Вася. — Ихние паровозы небольшие. Далеко немецким до нашего «ФД», как моське до слона! Когда немецкие паровозники увидали наш негодный, поврежденный бомбежкой «ФД» возле депо, они не верили, что он сделан в Советском Союзе. Мотают головами и лопочут: «Америка, Америка!» А Капустин показал на дощечку, на которой выбито по-русски, где построен паровоз. «Не верите, — говорит, — прочтите!» Нашелся один грамотей, прочел: «Ворошиловоградский завод». Так потом немцы стоят и только белками ворочают: «О, руссише! Колоссаль!» — смеялся Вася. — В ихнем паровозе одно хорошо: на лобовом листу ящик такой есть: в нем можно пищу подогревать!
Норонович сощурился: Вася Жолудь верен себе.
— Было бы что, браток, подогревать, мы и без ящика найдем где! А кроме ящика, особых отличий нет?
— Нет. Вот разве пресс-масленка. Она у них внутри, слева, вот так, — показал рукой Вася. — А водяной насос у немцев смешно называется: «вассер-пумпа»…
— Ладно, разберемся во всем. Объездим и немецкого коняку. Справимся!
Норонович сощурился в улыбке и, секунду помедлив, негромко переспросил:
— Как, тезка, думаешь: справимся… с немцем?
— Справимся, Василий Федорович! — уверенно ответил Вася.
Норонович уже чувствовал: парень не изменился и не изменит.
— А если так, тогда давай закуривать.
И Норонович полез в карман за табаком.
— Спасибо, я только что курил.
— Ну, как хочешь.
Норонович отошел к стенке. Он стал между нарами и печкой, чтобы слышать, что говорят и там и тут.
А разговоры с обеих сторон велись интересные: на нарах обсуждали положение на фронте, а у печки — промывали косточки Заслонова.
«Только бы Вася не помешал!» — подумал Норонович, неторопливо принимаясь свертывать папироску.
Но Вася уже был увлечен другим. Он поставил на подоконник сумку от противогаза, которая у всех паровозников служила дорожным мешком, и доставал оттуда вареную картошку и огурцы, собираясь подкрепиться на дорогу.
Норонович слушал, что говорят слева. С нар доносилось:
— Да, а Гитлер уже под Москвой, вот как!
Сказано это было не то с сокрушением, не то с удивлением.
