картину Страшного суда. В общем, пока непонятно отчего, но, скорее всего, из-за этой нашей погодной аномалии, железный каркас витража сломался, и тяжеленные острые стекла вместе с железными прутами посыпались прямо на детей. – Медсестра сделала зловещую паузу, любуясь произведенным эффектом.
– Регенту и двум детишкам отрезало головы. Отрубленные конечности, проникающие ранения, давка… Только представьте, очень тяжелое, острое, как ножи, стекло падало с такой высоты. Кровавая баня. Четырнадцать человек погибли, остальные серьезно пострадали.
– Боже милостивый… – прошептал Альваро.
– По крайней мере, теперь соседи могут спать спокойно, под утро их не разбудят детишки, распевающие псалмы.
Медсестра неодобрительно поморщилась.
Впрочем, разговор пора было заканчивать.
– Так у тебя все по-старому?
– Как видишь.
– Все по-старому… Ну, я пойду.
Когда лифт уже подъехал, Хулия обернулась, будто вспомнила что-то важное, но механические двери распахнулись, и она шагнула внутрь.
Первое облегчение после окончания неловкого разговора сменилось еще более неловким молчанием. В старом, сумрачном здании с высокими потолками, холодным полом, потрескавшимся деревом, хаотически запутанными коридорами и глухими углами, в которых прятались всеми позабытые чьи-то страх, боль и тоска, висела черная тишина.
Тишина, которую двое здоровых людей не смели нарушить пустыми словами.
Проплутав несколько минут в бестолковом больничном лабиринте, Ривен и Альваро наконец отыскали палату номер четыреста пятнадцать.
Дверь палаты была приоткрыта.
Высохшее, как мумия, существо, увешанное катетерами и зондами, казалось живым только наполовину, словно смерть уже начала трудиться над ним, но не успела завершить работу.
– Отец Декот, – тихонько позвал Альваро.
– Здесь, – отозвался приглушенный голос.
– Разрешите представиться: Альваро Тертулли. Вы наверняка слышали обо мне от моего дяди.
Бывший капеллан казался бы истерзанным болезнью глубоким стариком, если бы не щегольские усики и живой, умный, насмешливый взгляд.
– Фамилия Тертулли в Севилье весьма распространена. Боюсь, мне требуется больше фактов, – Декот опустил веки, давая понять, что, если ожидание ответа затянется, он может снова погрузиться в свои наркотические грезы и больше из них не вернуться.
Альваро дождался, когда старик откроет глаза, достал из внутреннего кармана пиджака перстень с огромным дымчатым камнем и протянул больному.
Встрепенувшись, старик выпростал из рукава больничной робы тощую, бескровную руку, схватил перстень и благоговейно прижал к губам.
– Мне нужно было убедиться.
– Я понимаю.
– Мне нужно было убедиться… – Декот снова замолчал. – Неужели после стольких лет я сподобился дожить… Вы ведь пришли за чемоданом?
– Да…
– Значит… Пророчество сбывается?
– Боюсь, что так.
– Спаси нас, Господь.
– Святой отец, я хотел спросить… Мой дядя упоминал человека по имени Эфрен?
– Ефрем… Знаменитый богослов… Родился в Месопотамии то ли во втором, то ли в третьем веке.
– Нет. Эфрен. Он живет здесь, в Севилье, на улице Вулкана. Странно, что дядя никогда о нем не говорил. Я с ним встречался. Насколько я понял, его миссия состояла в том, чтобы сообщать дяде обо всем, что творится. Он был глазами и ушами кардинала в этом городе.
– Град иберийский… – вдруг произнес старик и медленно, задыхаясь, процитировал: – «Вы, обитатели града Иберийского на Великой Реке, вы, проклятый народ. К вам обращены слова Господа: сокрушу ложных пророков Моих и защитников ложных пророков Моих, тех, кто жаждет обманом войти в Царствие Небесное».
Потом он закрыл глаза и горько улыбнулся, торжествуя победу над собственным дыханием и памятью.
Ривен отошел к окну и принялся разглядывать окрестный пейзаж.
Альваро ждал.
– Я никогда не забуду слов профессора Тертулли, – слабым голосом произнес старик, не открывая глаз. – Никогда не забуду тот день в Падуанском университете, когда он вручал нам чемоданы. Со своим я никогда не расставался.
– Ваш чемодан здесь?
– Никто. Ни на маневрах, ни на охоте, ни за границей… Никогда… Когда меня положили сюда, я хотел забрать чемодан с собой. Но эта палата ненадежное хранилище.
– Если вы скажете, где чемодан, мы могли бы…
– Я помню, как меня навещала дочка Пако Онайндиа, – больной говорил медленно, но четко держал ритм; у Альваро не было ни единого шанса вклиниться в поток его сознания со своими вопросами. – Она здесь работает. Охранницей в морге. В подвале. В ночную смену. Я попросил ее спрятать чемодан. Она хорошая девочка. Только немного странная.
Альваро повернулся к Ривену, все еще глядевшему в окно.
– Что ж, придется дождаться ночи. Только нам вряд ли разрешат остаться в палате.
– Ночная смена начинается в девять. Я знаю местечко, где можно скоротать время.
– Отлично, – Альваро повернулся к больному. – Мы зайдем попрощаться перед уходом.
– Как видите… Я сегодня не в очень хорошей форме. Но через пару дней мне может стать лучше, и я с удовольствием помогу вам в ваших поисках. – Старик снова улыбнулся. – А теперь ступайте. Не больно-то со мной интересно.
Ривен ждал в дверях, и Альваро последовал за ним, оставив обессиленного хранителя наедине со своими мыслями.
5
Добравшись до «Автопорта-92», Пасиано снял непромокаемую куртку и остался в серой униформе уборщика.
У служебного входа он немного замялся, опасаясь немедленного разоблачения, но Алеха недаром притащила ему наряд мусорщика: конторские служащие не обращали внимания на снующий тут и там вспомогательный персонал, униформа делала всех безликими.
В тот вечер в магазине комиксов вместе с инструкцией по проникновению на автовокзал Алеха дала ему подробный план подземных строений и текст сообщения, которое предстояло оставить под землей.
И подарила на память злокачественную опухоль головного мозга.
Едкая пелена заволакивала взгляд, мешая смотреть и думать, волна жара то и дело охватывала все тело с головы до ног, желудок скручивали невыносимые спазмы.
Туман в глазах превращал обыкновенные улицы в картины ада и делал ад куда привлекательнее реальности. Туман заставлял возбуждаться от вида старух, навевал похотливые мысли при звуке детских голосов и подталкивал устроить кровавую стычку с первым попавшимся прохожим.
Чтобы утолить нечеловеческую жажду плоти и крови, жажду ада, Пасиано был готов на все.
У касс к нему подошел худой парень, похожий на гея, на запястье которого виднелась татуировка в виде перевернутой пентаграммы, такая же, как у Алехи.
– Ты новенький?
– Да.
