мрачный силуэт калеки.
— Дорогой мой, только не говорите «калека». Это режет слух. Инвалид, а не калека. Зачем обижать человека? Да, я поэт и сам не знал о том! — сказал он вдруг по-английски. — Ха-ха-ха, калека — человека! В рифму!
Редактор отодвинул фото подальше от света настольной лампы.
— Чистая работа, — одобрительно кивнул он. — Превосходная идея. Убежден, что мы сможем тиснуть ее в воскресном приложении. На видном месте. Гвоздь номера. Из всего, что вы подстрелили для нас за последние два года, это самая крупная дичь. Правда, мне надо еще распихать материал для юбилейного выпуска. Но вы не беспокойтесь: ваше фото мы подадим эффектно. На той неделе вы получите оттиск. Арривидерчи.
Молодой человек не стал дожидаться следующей недели. Он был слишком взволнован тем, что газета — впервые за все время — хочет дать его снимок на видном месте. Теперь-то он выдвинется и по праву станет в ряд с маститыми коллегами, чьи работы украшают страницы авангардистских журналов, просвечивающих наше время, словно лучами рентгена. Еще когда он вынимал мокрый, поблескивающий снимок из ванночки с закрепителем, он знал, что это удача и что чутье его не обмануло.
В четверг пришла верстка воскресного номера. В пятницу фотограф явился к редактору.
— А, это вы, доблестный рыцарь! Чудесно! — сказал редактор, раскрывая ему объятия. — Вот ваш шедевр. Любуйтесь.
Редактор с довольным видом развернул приложение. Плотная бумага лоснилась.
— Вот, полполосы и три столбца. Вы довольны?
— Это еще что? — тихо спросил молодой человек. — Что вы сделали с моим снимком?
Он медленно скомкал плотный лист. Бумага сердито заскрипела.
— Ну-ну-ну! — пробормотал редактор. — Сперва выслушайте. Присядем. Не желаете? Сигаретку? Тоже не желаете? Итак, босс вообще уперся — и ни в какую. Старье, говорит. Сразу после поражения такие штуки еще можно было печатать. Но теперь, когда мы поднялись до уровня семейного чтения!.. Вряд ли нашим подписчикам придется по душе, если мы омрачим заслуженный ими воскресный отдых столь грустными напоминаниями. Вы меня поняли?
— Нет, — сказал фотограф.
— Учтите, это слова шефа, а не мои. Вы чувствуете, что я все время говорю в кавычках? Вы же знаете, как я к вам расположен, честное слово! Если бы хоть инвалид не стоял на переднем плане — ну, тогда еще куда ни шло. Ведь с точки зрения технической снимок безупречен. Это сам шеф так сказал. Но поскольку я знаю, как вы нуждаетесь в презренном металле, — тут редактор потер большой палец об указательный, — я и предложил внести одну маленькую поправочку. Рыцаря печального образа на переднем плане — вон, а вместо него эту смазливенькую крошку. Тем самым композиция снимка не нарушена, а кроме того, к нему теперь и подпись вполне подходит: «Когда маршируют солдаты…» Все равно оба снимка созданы вашей рукой, маэстро! Хорошенькую девушку, которая машет платком, вы принесли нам, помнится, с год тому назад. Под названием «Деревенская красотка на мосту» или как-то похоже. А наши ретушеры не ударили лицом в грязь. Поработали на совесть. Ни одна живая душа не заметит, что в снимке кое-что изменено. Взгляните-ка получше!
Редактор даже вспотел. Он протянул молодому человеку еще один экземпляр газеты.
— Вы правы, — прошептал молодой человек, разглядывая отретушированную идиллию. — Ни одна живая душа не заметит. — Он смахнул газету со стола. — Тираж уже отпечатан?
— Да, — поспешно ответил редактор. — Сегодня ночью отпечатано пятьсот тысяч экземпляров. Тиснули — и готово. Лавочка работает.
— Работает, — сказал молодой человек. — Работать-то она работает…
— Только, милорд, не делайте такое скорбное лицо, — сказал редактор. — В конце концов, я совсем не обязан был возиться с вашим снимком. Мог просто взять другой. И кстати, стройные девичьи ножки производят куда большее эстетическое впечатление, чем наводящие тоску костыли на фоне марширующих солдат. Разве не так?
Молодой человек не ответил.
Тогда редактор с чувством сказал:
— Зато я припас целительный бальзам для ваших — ах, каких глубоких! — душевных ран. Я уже выписал вам гонорар. Взгляните-ка вот сюда! Трехзначная цифра! Ну, все хорошо, прекрасная маркиза?
Аптека «Vita nova»[25]
Муннихер протянул однорукому аптекарю истертый листок бумаги. Этот листок, вырванный из записной книжки, Муннихер уже несколько недель таскал в кармане пиджака и много раз доставал оттуда — листок, на котором были выписаны названия ядов для защиты зеленых насаждений от вредителей; обычно такие яды продаются взрослым даже без рецепта. Но Муннихер не собирался защищать зеленые насаждения, он хотел купить яд для самого себя, для сломанного и ненужного растения по имени Муннихер. И он нарочно зашел в эту невзрачную аптеку на окраине, потому что не решился бы заговорить при виде холодной роскоши дворцов фармакологии, сверкающих пластмассой, никелем и неоном.
— Мне любой, — сказал он.
Аптекарь оглядел Муннихера — от залысин на лбу до неряшливо повязанного галстука.
«Догадался, наверно, что я из тюрьмы, — подумал Муннихер. — По цвету лица догадался, кожа совсем серая, недаром каждая ее клеточка три года тосковала по солнцу. Ничего, сегодня ночью взойдет солнце, — подумал он еще. — Великий свет изнутри».
— Видите ли, одни из них сильнее, другие слабее, — сказал аптекарь.
— Самый сильный, — потребовал Муннихер.
Аптекарь кивнул и полез на стремянку. Перед каждой ступенькой он выбрасывал вперед правую руку. «А смешно, когда однорукий взбирается на лестницу», — подумал Муннихер. Аптекарь начал рыться в пакетах. Муннихер почувствовал на себе чей-то взгляд. Но нет, старик смотрел только на свои банки и склянки. И тут Муннихер увидел девушку, сидевшую в соседней комнате за весами. Увидел через раскрытую дверь. Девушка наполняла ярко-красным порошком синие пакетики и взвешивала их. Пока стрелка весов колебалась, девушка — ей лет восемнадцать, подумал Муннихер, — ничего не делала и не сводила глаз с Муннихера. «Даже отсюда видно, что глаза у нее карие, хотя как же это может быть видно отсюда?» — удивился он.
Муннихер поднял руку и помахал девушке. «Я, наверно, похож на пингвина», — подумал он. Но тут девушка подняла синий пакетик и помахала Муннихеру. Все так же загребая рукой, аптекарь спустился с лестницы.
— Вот, — сказал он. — Развести в четырех литрах воды.
— Будет сделано, — ответил Муннихер.
— Ну и отлично, — сказал старик. — С вас пять шестьдесят.
Муннихер уплатил. Ему хотелось еще раз взглянуть на девушку, но однорукий заслонил дверь. Муннихера так и подмывало попросить еще какое-нибудь лекарство, леденцов от кашля, к примеру, чтобы выманить старика из дверного проема. Потом он подумал: «Глупости. Раньше я бы так, пожалуй, и сделал. Гораздо, гораздо раньше. Три года тому назад». И ушел.
— До свиданья, — сказал ему вслед однорукий.
Муннихер лег в постель и залпом выпил коричневую жидкость.
«Терпкая, — подумалось ему. — Я всегда считал, что такие штуки должны быть едкими и хватать за горло. А эта терпкая. В горле терпко, а в желудке нет. Что ты чувствуешь? — спросил он себя, укладываясь на бок. — Ты чувствуешь, как жидкость разъедает твой желудок? Эх, надо было сперва побриться! А то завтра мое лицо будет обрабатывать какой-нибудь служащий из похоронного бюро. Фу ты черт! Нет, конечно, надо было побриться», — подумал он опять и так думал до самого утра.
