Сестра, почему ты плачешь?
— А теперь пусть я буду кладоискатель, — сказал мальчик с тремя перьями в волосах.
— Да, теперь ты будешь кладоискателем! — хором воскликнули девочки, которые только что были «скво» при самом храбром вожде.
Мальчик взял лопату и отправился на луг к змеиному гнезду, где ребята в прошлом году видели чету веретениц. Он решительно вонзил лопату в упругий дерн. Капельки пота заблестели вскоре у него на лбу, под ясными глазами и на крыльях носа. Мальчик отсекал и вынимал неправильные куски дерна. Теперь ржаво-красная лопата проникла во влажную черную глубину. Девочки сели на траву чуть поодаль, плели венки из одуванчиков и отрывались от своего занятия, лишь если мальчик переставал копать и вытирал пот со лба.
Время шло. Когда капустница, описав над мальчиком круг, взмыла к переливчатому небу, маленький кладоискатель уже погрузился в черную яму до пояса своих коротких штанишек. Теперь и девочки увидели: под лопатой обозначились очертания какого-то предмета. И что-то блеснуло серебром.
Залитое потом лицо радостно обернулось к девочкам.
— Видите? — спросил малыш с гордостью.
— О-о! — восторженно выдохнули девочки и тоже спрыгнули в яму. — Но тебе не полагается разговаривать! — испуганно воскликнули они.
— Угу, — согласился мальчик и снова налег на лопату.
Его не удивило, что земля под лопатой вдруг взвыла, словно от боли, и что вокруг него и в нем самом вспыхнул зеленый огонь. А потом была чернота. И больше ничего.
— Поистине чудо, что мальчик отделался только ожогами на лице и руках. Слава богу, граната оказалась маленькая, — сказала старшая сестра.
— Чудо? Остаться слепым — это, по-вашему, чудо? Бедный мальчуган! Уж лучше бы…
— Извините, — сказала сестра. — «Чудо» сорвалось у меня по привычке. На самом деле это ужасно. Хотя зрение, может быть, и удастся сохранить. В ближайшие дни все выяснится. Но какой проклятый случай навел мальчика на неразорвавшуюся гранату? Хотя почти всегда такое случается именно с детьми. Сестра Бригитта, мы должны относиться к малышу как можно ласковее, вы понимаете?
— Малыш, уже темно. Спи спокойно, и пусть тебе снятся хорошие сны.
— Сестра, ведь мне всегда темно. Почему мне не разрешают снять повязку и поиграть на улице с Ингой и Бабеттой?
— Пусть сперва окрепнут твои больные глазки, тогда ты снимешь повязку и будешь снова играть.
— На улице? На солнышке?
— Да, да, на улице, а теперь спать.
— На небе есть звездочки? И месяц?
— Конечно, есть. Месяц следит, чтобы никто не мешал тебе спать. Доброй ночи, малыш.
— Доброй ночи.
Но когда сестра ушла, мальчик сел на постели и начал снимать повязку с глаз. Хоть бы месяц увидеть, подумал он, спокойно отклеивая полоски пластыря и разматывая бинт. Лишь потом он оглянулся. Да, сестра права. Кругом ночь. Увидеть бы месяц, подумал мальчик, слез с кровати и ощупью двинулся к окну. Вот и ручка. Он тихо-претихо отворил окно, чтобы никого не разбудить и чтобы не услышала сестра. Окно чуть скрипнуло, мальчик напряженно прислушался, но кругом по-прежнему стояла тишина.
Ночь ударила ему в нос резкими запахами. Мальчик принюхался. Сначала он ничего не видел. Потом увидел луну, похожую на апельсин. Круглую и спокойную, как обычно. Но мальчик подумал: я вижу больше, чем обычно. Вот он, человек, который живет на луне. Его ясно видно. Он скинул с плеч вязанку дров и ест из миски похлебку, которую ему только что принесли двойняшки. А золотые звездочки возле луны — это и не звездочки вовсе, а Инга и Бабетта с толстыми белокурыми косичками. Значит, играть я с ними больше не смогу, потому что они теперь на небе, а не на земле. Просто взрослые скрыли это от меня. Ах, взрослые взрослые! Им невдомек, что я теперь все вижу. Вот серебряная ладья, ею правит дядя Кнуд, капитан, тот, кого оставило у себя море в прошлогодний большой шторм. Дядя капитан вынимает изо рта большую коричневую трубку и с улыбкой кивает мальчику. А мальчик и сам улыбается и кивает в ответ, и…
— Сынок, — говорит сестра, которая тем временем бесшумно подошла к малышу.
— Сестра! — откликается он и восторженно смотрит вверх. — Сестра! Ты только погляди в окно! На луне человек, и Бабетта с Ингой, и дядя Кнуд.
— Да, сынок, — говорит сестра.
Потом она, чьи глаза видели немало страшного, безысходного горя, вдруг громко всхлипывает.
— Сестра! Почему ты плачешь? — удивляется мальчик. — Я ведь вижу их всех, и они рады и приветливо машут мне рукой.
— Да, — всхлипывает сестра. — Но ты устанешь, если будешь долго глядеть на них. Давай-ка лучше снова закроем окно.
Сестра снимает пальцы мальчика с ручки, поблескивающей на солнце, и снова запирает стеклянный шкаф, откуда доносится прохладный и острый запах эфира.
Малоизвестный скульптор
Я осмотрел решительно все — там была «Большая лежащая» и «Космологический страх», а также «Композиция в зеленом». От длительного осмотра я устал. Завидев табурет, я с досадой подумал, что он вполне может быть частью композиции «Погруженный в себя». По счастью, табурет не имел художественной ценности.
Зато Клодетта, в отличие от меня наделенная выдержкой, которая сделала бы честь любому педагогу, бодро переходила от одного экспоната к другому. Вообще-то она прелестная девушка. Как мило она порхает по залу, обуреваемая любовью к искусству. Вот, исполненная благоговейного трепета, она застыла перед страшноватым творением из проволоки и глины. В глазах Клодетты заплясали золотые крапинки, губы чуть выпятились — ничего не скажешь, многочисленные немые абстракции заметно проигрывают при сравнении с живой и хорошенькой девушкой. На всей этой — весьма репрезентативной — выставке она самый волнующий экспонат. Хорошо бы и ей присвоить какое-нибудь звучное название, ну, к примеру, «Прекрасная наблюдательница». Пожалуй, подходит, а?
Гибкой походкой — воплощенная грация — Клодетта приближается ко мне.
— Ну, что тебе больше всего понравилось? — спрашивает она.
Я раздумываю недолго.
— «Прекрасная наблюдательница».
— «Прекрасная наблюдательница»? — Клодетта растерянна. Я вижу, как она роется в ящичках своей памяти, отыскивая «Прекрасную наблюдательницу». Потом она спрашивает:
— Как же я ее пропустила? А кто создал это произведение искусства?
Я напрягаю ум и наконец отвечаю:
— Насколько мне известно, ее создал всевышний.
— Всевышний? Едва ли это известный художник. Наверно, из тех молодых дарований, которые теперь бурно пошли в рост, угадала?
— Ну, не так уж он и молод. Если судить по красоте его созданий, он весьма преуспел в своем творчестве.
— Значит, ты считаешь его многообещающим художником и полагаешь, что его имя следует запомнить? Будем, однако, надеяться, что этот господин, господин… Ах, да как же его фамилия?
— Всевышний!
