Две замшелые трубы. Из одной шел дым, раздираясь на полосы в частоколе телевизионных антенн. А на фоне выцветшего неба громоздился приплюснутый богатырский шлем на гнутой подставке — сирена, она самая.
Боком, боком по горбатым черепицам Клайбер взбирался на конек крыши. Сквозь нейлоновые носки он чувствовал засохшую грязь и царапучие края пузырей, лопнувших на темной черепице. Ступни охватывали все ее выступы.
Раструб сирены приближался. Неуклюжий стальной шлем рос на глазах. Теперь Клайбер уже мог опереться о край стены. И снова его руки встретили липкий слой жирной сажи. Там, где он разгребал не затвердевший еще слой, открывался новый — спекшаяся, насквозь проржавленная корка. Подо всем этим был серо-черный налет, но Клайбера он не смущал. Он стал приметой города. Его города, с домами, что лепились вокруг умирающих шахт, как лепились они некогда под защиту крепостной стены замка.
Из карманов латаного халата Клайбер достал небольшой молоток, две тряпки и баночку с тавотом. Испытующе простукал тело сирены. Сирена отвечала ровным звоном в любом месте. Тогда Клайбер присел на корточки и исподнизу перехватил тряпкой зубчатые колеса. Он протирал один зубец за другим и так осторожно распределял мазь по внутренней поверхности, словно обрабатывал рану.
— Клайбе-ер!
Кто-то выкрикнул его имя таким требовательным тоном, что Клайбер резко повернулся на крик. При этом он пяткой столкнул молоток. Стальной брусок запрыгал вниз по черепицам. Клайбер пытался изловить ускользающий инструмент, но от резкого движения потерял равновесие и заплясал на одной ноге, будто клоун, передразнивающий балерину. Не удержавшись, больно ударился коленом о черепицу возле самого конька. Тонкая обожженная глина рассыпалась от удара на множество кусков.
В падении Клайбер ухватился за стальную мачту сирены. Рука у него дрожала. И задрожала еще сильней, когда Клайбер вторично дотянулся до конька крыши.
Некоторое время он лежал на животе, хотя закругленный каменный гребень больно давил его в живот и в грудь, стесняя дыхание. Упираясь подбородком в конек, Клайбер заметил, что гребень его дома делит мир пополам. С одной стороны два чудища протискивались мимо друг друга по серому асфальтовому ковру, узкому и прямому, до самого горизонта. На другой стороне царило хаотическое смешение: проволочная сетка и бетон, толь и штакетник, огражденные участки земли и неуемное буйство красок, крольчатники, гаражи, голубятни, клумбы садоводов-любителей, окаймленные бутылками, курятники, сараюшки. И на крохотном пятачке среди этой вакханалии форм и красок накануне выходного дня он увидел Эзеде. Своего соседа.
— Клайбер! — еще раз крикнул Эзеде. Строгим голосом. — Клайбер! Незачем от усердия выпрыгивать из штанов, едва тебя окликнут. Мы с тобой не в школе.
Эзеде не стоял. Эзеде висел. Края потемневших от пота подушек на его костылях узкой полоской выглядывали из-под мышек. Бесформенное тело Эзеде болталось, будто стокилограммовый мешок на тонких подпорках. Эзеде об одной ноге и с половинкой ступни — так он иногда рекомендовался. С сумрачной усмешкой. В шахматном клубе или на конкурсе садоводов-любителей на лучшую беседку.
— Клайбер! — кричал Эзеде. — Ты чего там делаешь?
Вопрос был задан просто, но веско, и Клайбер решил не уклоняться. Он сел верхом на гребень, хотел снисходительно улыбнуться, но улыбки не получилось. Даже ухмылки — и той нет. И потому ответ прозвучал с неподвижного лица.
— Выслушал нашу старую реву-корову. Эта барышня с черным колпаком оттрубила не меньше тридцати годочков.
— А почему ты именно сегодня за нее взялся? — кричал Эзеде. — Для удовольствия?
— Нет, Эзеде, конечно, не для удовольствия. Через несколько минут будет учебная тревога. Ровно в половине. Сестры этой дамы тоже заведут свою песню. Все сирены города. И я не желаю, чтобы именно в нашем квартале она визжала как зарезанная, а то и вовсе промолчала, когда начнется главная ария. Теперь ты понял? Я, можно сказать, при ней вроде… вроде импресионарио. Или как это там называется?..
— Импресарио! — крикнул Эзеде, но голос у него не смягчился. — Но ты скорей смотритель или надсмотрщик… как и раньше. Ну почему ты опять за это взялся?
— Кто-то же должен! — выкрикнул Клайбер. Яростно выкрикнул.
Между тем громкий обмен репликами начал собирать публику. Ребятишки, остановив свои волчки, переводили взгляд с человека внизу на человека наверху. Дородная женщина в саду перестала копать и навалилась всем телом на рукоятку лопаты. Молодая пара, выйдя из машины, не проследовала в дом, а задержалась на улице, привлеченная диалогом Эзеде — Клайбер. Собравшиеся воспринимали его отчасти как развлечение, отчасти как нечто серьезное.
— Кто-то же должен?! — Эзеде переиначил ответ Клайбера, сделал из него укоризненный вопрос. — Кто-то? И этот кто-то обязательно должен быть ты! Ты, Клайбер! Помнишь, как тогда в школе? Ты выписывал на доске наши имена, имена тех, кто разговаривал, когда учитель отлучался из класса. Скажешь, кто-то был должен? Нет, кто-то был готов! Добровольно! Чтоб был порядок! Все равно какой порядок, Клайбер всегда в первых рядах!
Клайбер почувствовал, что краснеет. «Зеваки тоже заметят, что я краснею, — подумалось ему. — Нет, они слишком далеко стоят. Чего это Эзеде ударило в голову! Какого дьявола он выкапывает старые истории из школьных времен? Их уже никто и не помнит. И школу имени кронпринца переименовали, еще когда Эзеде был в лагере. А сейчас ее и вообще нет. Сейчас на ее месте стоит универсальный магазин, по которому бегает с проволочной корзинкой дочка Эзеде, и дочка та уже давно замужем. К чему вся перекличка между двором и крышей? Надо кончать».
— А теперь, Эзеде, не мешай мне работать, — бросил Клайбер в глубину застроенного двора. — Ты же видишь, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.
— Обязанностей? — переспросил Эзеде.
— Да, обязанностей! — отвечал Клайбер и даже закивал. Цепляясь за раструб сирены, он снова встал во весь рост. — Обязанностей! У меня их, между прочим, целая куча.
Эзеде раскатисто засмеялся. Засмеялся горько. Засмеялся ехидно. Люди во дворе смотрели теперь только на Эзеде, на его искривленный рот, который воссылал вымученный смех к человеку на крыше.
— Обязанностей! — кричал Эзеде. — У людей вроде тебя вечно есть обязанности. И у тех, кто изуродовал мои ноги, когда я сидел за колючей проволокой, через которую шел ток, у них ведь тоже были обязанности. И форма у них была такая же, как у тебя, когда ты из простого надзирателя за классом и за сиреной стал надзирателем за целой улицей, а может, и еще кем-нибудь похлеще. Вот и сейчас тебе снова приспичило надзирать. Сегодня — за сиреной, с тавотом и молоточком, а завтра… Эй, Клайбер, что ты собираешься делать завтра?
«Надо отвлечь его! — подумал Клайбер. — Надо отвлечь и спуститься с крыши. Не то Эзеде опять заведется. Испортил он себе нервы в лагере. Но не я его туда засадил. У меня были другие дела, кроме как слушать его брюзжание. Эзеде гонял где вздумается и вел подстрекательские разговоры, а у меня зимой чуть руки не примерзали к кружке для пожертвований. А зачем? Да затем, чтобы пара-другая горемык на нашей улице получала ежедневно хоть немножечко угля, хоть малость еды в пустой желудок. И вот теперь мне этим тычут в морду! До сих пор! Хотя мы уже дедушки по возрасту. Один пожилой человек попрекает другого пожилого человека такими старыми делами. Гадость какая! Но его надо отвлечь».
— Хеннес! — закричал Клайбер. Не Эзеде, а именно Хеннес. Приветливым тоном. Тоном, который должен успокаивать. — Хеннес, я сейчас кончу, потом спущусь, мы заглянем на уголок, закажем себе по бутылочке пива и по стопке беленького и про все спокойно перетолкуем. Про то, как было вчера и как есть сегодня. А если хочешь, и про завтра тоже. Ну, ступай. Я мигом приду, вот только кончится эта безобидная затея…
— Безобидная? — Эзеде швырнул это слово наверх. — Безобидная? Ты будешь докладывать о готовности? А послезавтра откуда ни возьмись заявится какой-нибудь босс и спросит, все ли в порядке. Огнеметы в порядке? — спросит он. И кто-нибудь гордо отчеканит: в порядке, босс. А ракеты? В порядке! И чьи-то пальцы лягут на спусковые крючки, на синие клавиши и красные кнопки, а глаза глянут сквозь оптический прицел. В порядке! Ну а сирена? Твоя сирена, Клайбер. И Клайбер ответит: моя сирена в порядке. И босс возликует, и энергично потрет себе руки, и скажет: ну, Клайбер, тогда можно начинать. И
