заказаны, но хоть какими-нибудь), а с возвращенными требованиями. Читатели вскакивали и разбегались по всем углам зала, выстраивались в огромные, нервные очереди к окошку приема требований. Гортензия тоже получила отказ: к ее требованию была пришпилена розовая бумажка, сообщавшая, что такие издания можно читать только в зале редкой книги.
Собственно говоря, это был даже не зал, а узенький коридорчик в одном из хранилищ, где поставили десяток неудобных конторок. Но главной особенностью этого зала было не неудобство и не слабое освещение, а то, что он мог вместить лишь десятую часть всех читателей, которых направляла в него Библиотека. Точно так же обстояло дело и в других залах. В таких условиях читатель получал на руки в лучшем случае одну книгу из десяти положенных: если даже ему удавалось с боем занять место в главном зале, у него все равно не было шансов пробиться в отдел редкой книги или отдел ветхих крупноформатных изданий, еще не отданных в переплет. Гортензия, разумеется, пришла слишком поздно, чтобы еще надеяться получить своего Вахтендонка. Но она не признала себя побежденной. Дело в том, что в Библиотеке имелось второе издание, выпущенное тем же печатником, со знаменитой картой Абрахама Ортелия, и Гортензия, повинуясь какому-то чутью (ее направляла Любовь), послала требование
(Не будем доискиваться, по каким сложным дипломатическим каналам князю Горманскому удалось добиться места (и даже двух мест: для себя и для нее) в зале микрофильмов Библиотеки. Мы знаем, что они оказались там. Для нашего повествования этого достаточно.)
Усевшись рядом перед проектором, на экране которого одна за другой высвечивались страницы польдевского путешествия Вахтендонка, они шептали друг другу о любви. И он изложил ей свой план.
— Где ты была?
— В Библиотеке.
— Ну да, ты говоришь, что ходила в Библиотеку, чтобы я заподозрил, будто ты ходила на свидание с любовником, в то время как на самом деле ты была у тети Аспазии. Так почему бы тебе не сказать прямо: «Я ходила на свидание с любовником?»
Не будем задерживаться на этой тяжелой сцене.
Гортензия выбрала Приключение.
В среду вечером она приготовилась к отъезду. Собрала и уложила платья и туфли, которые понадобятся ей в новой жизни. В последний раз обошла квартиру. Солнце садилось. Оно выбиралось из-за Святой Гудулы, и его косые лучи проникали в комнату через большое окно с голубыми занавесками. На секунду у нее сжалось сердце при мысли о том неизведанном, что ожидает ее в дальнем краю. Она прилегла на постель — уже одетая, в синем домино, как было условлено. Времени уже почти не осталось. Солнце уходило неохотно, понимая, что никогда больше не увидит Гортензию в ее спальне — это зрелище всегда доставляло ему удовольствие. Поразмыслив, однако, оно рассудило, что в дальнем краю увидит ее снова, такую же, а быть может, еще более красивую. И удовлетворенно удалилось. Настали сумерки.
Перед тем как уйти, Гортензия прочитала вслух стихотворение — идеальное стихотворение с идеальной, абсолютно точной рифмой. Как говорит Карлотта, «без рифмы нет поэзии».
Любовь любовь любовь любовь любовь
Любовь любовь любовь любовь любовь
Любовь любовь любовь любовь любовь
Любовь любовь любовь любовь любовь
Любовь любовь любовь любовь любовь
Любовь любовь любовь любовь любовь
О, Любовь
Часть пятая
Глава 25
Солнце село прямо на багровый горизонт. Оно село, но это не слишком изменило его внешность, поскольку оно было круглое. Оно село, потом улеглось в койку. Оно погасило свет, и настала ночь.
Вначале свет был розовым. Затем небо стало бледнеть, птицы убрали в футляры инструменты — флейты, гобои, скрипки, виолы и виолончели эпохи барокко. Воцарилась тишина. Над морем сверкнул зеленый луч, снятый Эриком Ромером по указаниям Жюля Верна. Стали загораться звезды. Потом окончательно стемнело, и ночь вступила в свои права.
Это была ночь полнолуния. Луна взошла, луна заглянула долгим сонным взглядом в пространство, в тайну, в бездну. Мы с ней уставились друг на друга: она сверкала, а я страдал. Я страдал потому, что мне жали ботинки. Я надел маскарадный костюм, а к костюму полагались новые ботинки. Это был костюм оранжевого Пьеро: желтые ботинки, холщовая сумка, фуражка ветерана Бургундской Электрической компании и рыжий светящийся плащ дорожного рабочего; мечта моей жизни — носить такую одежду каждый день, но мне не хватает смелости.
Я шел на маскарад, который устраивал журнал «МЫ неистребиМЫ» по случаю выхода тридцать седьмого номера. В этот вечер Гортензия собиралась «дать дёру» со своим князем Горманским. Он хотел увезти ее к себе в Польдевию. Перед ночным клубом «Бункер», где состоится маскарад, будет ждать карета, запряженная пони (нашим старым знакомым, князем Кирандзоем, другом Эжени и Карлотты). На нее никто не обратит внимания. Что тут удивительного, если кто-то приехал на маскарад в карете, запряженной пони?
Эжени сказала маме, что останется ночевать у Карлотты. Карлотта сказала маме, что останется ночевать у Эжени. На самом деле обе они в костюме пажей пойдут на маскарад с Мотелло (в костюме кенгуру). В полночь синее домино (Гортензия) и красное домино (Горманской) выйдут из «Бункера». Эжени, одетая пажом, откроет дверцу кареты и затем, когда карета примет драгоценный груз, закроет. Она сядет рядом с кучером. На месте кучера будет Карлотта. Повинуясь знаку князя, карета помчится по пыльным дорогам. На первой станции, у заставы Раймона Кено, Эжени и Карлотта спрыгнут вниз, наденут свою обычную одежду, возьмут рюкзаки и, после плотного завтрака, заказанного принцем в кафе «С+7», поедут на метро в школу. Вот каков был этот четкий, абсолютно безупречный и романтический план.
Владельцы журнала «МЫ неистребиМЫ» все сделали, как надо. Гостям подавали не опостылевшее шампанское, но шипучее асти и белое игристое вино Лангедока. Они освежались пивом, спрайтом и «горной росой». Они ели равиоли по новой моде — с устрицами или с брокколи. Тут и там деловито сновали метрдотели, ведя за собой поварят с огромными кастрюлями, в которых были спагетти с дарами моря. Они предлагали спагетти гостям и пели:
