он ни спрашивал, не сказал ему правды. Тогда он с плачем пошел к своей матушке: «Скажи мне, что называют яйцом?» Она начала его спрашивать: «Что это ты такое говоришь, сынок, не понимаю». Еще сильнее заплакал царевич, и не могли никак утешить его.
Вышел тут царь. Как увидел, что сын его плачет и гневается, раздосадовался он: «Кто обидел царевича?» Сел он рядом, обнял его, поцеловал: «Отчего ты плачешь, жизнь отца твоего, кто обидел тебя, разве тебе пристало плакать? Что ты можешь хотеть такого, чего бы не мог сделать, и почему плачешь?» Отвечал Джимшед: «Как же мне не плакать! Неужели есть на свете что-то, название чего я не знаю, чтобы кто-то знал, а я нет!»
Как услышал царь Томеран упоминание о яйце, так разгневался, что с каждым словом уста его пламя извергали: «Кто перерезал мне горло, кто сказал ему или кто вспомнил о яйце, скажите мне!» Но царевич не назвал имени моего из страха, ибо любил меня и знал, что его отец сурово меня накажет, а остальные тоже не сказали. Увидев гнев царя, Джимшед разгневался еще больше и совсем вышел из себя. Он думал, что яйцо — это какое-то чудо. И поклялся он отцу: «Если не скажете вы мне, что такое яйцо, я убью себя!» Закручинились царь с царицей: как тут быть?
А наставник сказал: «Отчего не покажем мы ему то, что та женщина оставила?» Обрадовался царь и приказал: «Принесите!» Пошел наставник, смотрит: все яйца испортились, только одно, которое женщина дала, целое лежит. Взял он его и принес [царевичу]: «Вот что называется яйцом. Почему ты гневаешься?» Развеселился царевич и сказал: «И верно, зачем оно мне, но отчего вы скрывали от меня?» Встал он и вышел из дворца, чтобы показать мне: «Разве стоило из-за такой ничтожной вещи так обманывать и огорчать меня?»
Перекатывал он яйцо на ладони, как вдруг оно упало У него из рук и стало подобным жемчужине. Настиг его царевич, а оно еще дальше покатилось и стало еще прекраснее. Яйцо катится, юноша гонится за ним что есть мочи. Настигнет, протянет за ним руку, а оно еще дальше откатится. Как увидел он, что не догнать ему [яйцо], вернулся сердитый, вошел в конюшню, велел оседлать коня — Несчастливым[37] звали того коня, — сел на него [царевич] и пустился вдогонку.
Закручинился я и отправился к своему отцу. Был он к тому времени уже слеп, но государь не отлучал его от себя. Вошел я к нему с плачем и пожаловался: «Так, дескать, обернулось дело». Отвечал он мне: «Много раз говорил я тебе и просил, чтобы в спешке не угодил ты в огонь. Чем я могу теперь тебе помочь? Отчего ты мне раньше не сказал? Знал я, что от прихода той женщины и от ее дара, что бы ни принесла она, проку не будет. Если не колдунья она и не колдовство все это, отчего надо было прятать и скрывать яйцо? Почему нельзя было показывать царевичу настоящее яйцо? Но потому она это сказала, что к скрытому человек всегда тянется больше. Знаю я, сему отроку много испытаний и колдовства выпадет на долю, но ничего не поделаешь. Возьми там железный лук и стрелу, а также забери это». И он достал из кармана драгоценный камень. «Царевич Несчастливого коня взнуздал, а ты на Невезучего[38] садись и следуй за ним. И пусть бог не разлучает вас! Он пропадет — и тебе пропасть, воротится он — и ты возвращайся. Следуй за ним, торопись, чтобы поспеть, пока он в море не вошел. Если туго тебе придется, положи в рот этот камень и направь лук со стрелой». Простился я с отцом, сел на Невезучего и пустился в путь.
Скакал я, не отличая дня от ночи. Ехал он, а я за ним. Видел я, как то яйцо все дальше катилось, Джимшед мчался следом, а я за ним. Но не поспел я: скатилось яйцо в море, и он за ним. Как увидел я, что он в море вошел, соскочил с коня и стал бить себя по голове. Плакал я до тех пор, пока мой рассудок не помутился и не упал я без чувств. Бог знает, сколько времени я так лежал. Придя в себя, я закручинился и сказал: «Что мне делать? Домой возвращаться нельзя, ведь я не знаю, переплыл царевич море или утонул». Потом я сказал так: «Если он погиб, то по моей вине, тогда мне тоже нужно войти в море, и будь что будет». Взмолился я господу: «Если он жив — соедини меня с ним, если мертв — убей и меня заодно!» Сел я на Невезучего, вошел в море и поехал по воде, словно по суше. Так и ехал, пока не выбрался на берег.
Вышел я на берег. Слышу: Несчастливый ржет. Удивился я. Тут и Невезучий заржал. Услышав его голос, тот заржал еще громче. Огляделся я, смотрю, большой луг расстилается, посередине стоит одинокое дерево, такое могучее, что арканом не обхватишь, и конь Джимшеда пасется на том лугу, потом он ушел и встал под тем деревом. Обрадовался я, увидев Несчастливого, подошел ближе — и что же вижу: лежит раненый царевич навзничь, кровью истекает, и ланиты его розовые стали цвета шафрана, а стан его богатырский и руки-ноги, кипарису подобные, лежат без движения. А конь бьет копытами оземь, и ржет, и плачет, но хозяин не слышит его.
Как увидел я царевича в такой беде, сказал себе: «Вот что сотворил с ним твой язык! Зачем мне жить после этого дня? Если найду я другого повелителя, то как в глаза ему стану глядеть, недостоин я по земле ходить». Достал я меч, рукоятью уперся царевичу в грудь, а на острие хотел налечь сам, чтобы убить себя. Но тут я подумал: «Что пользы в том, если я убью себя, загублю свою душу, разве в этом состоит верная служба и как я отвечу за то, что он ушел из дома? Может, не умер Джимшед, а просто ослабел от потери крови. Может, бог пожелает и возвращу я его к жизни, и пусть он сам спросит с меня за мой грех; если же он умрет, то я всегда успею последовать за ним и искупить свою вину».
Отец дал мне в дорогу целебное снадобье для ран. Принес я воды, промыл раны, оторвал подол своей одежды, смазал тем снадобьем раны и перевязал их, а сверху своим поясом туго обвязал, дал ему понюхать благовоний, старался я и так и этак. До тех пор трудился, пока не пришел он в себя. Раскрыл глаза и пролил слезы: «О горе мне, как глупо я умираю». Заплакал и я и стал бить себя по голове. Сознание еще не настолько вернулось к нему, чтоб он заметил мое присутствие. Прошло немного времени, и он сказал: «Хоть бы кто-нибудь дал мне напиться!» Я быстро сбегал за водой; утолив жажду, он сказал: «Кто ты, брат, что помог мне в такое трудное время?» Я не отвечал. «Узнает он меня или нет?» — думаю. Царевич сел и огляделся. Увидел он меня, узнал, засмеялся: «Слава богу, хоть умираю я не в одиночестве!» Джимшед хотел подняться на ноги, но не смог. Как увидел я, что он меня узнал, а я тоже был весь в крови, запыленный и истомленный, пал перед ним на землю и протянул ему меч: «Виновен я, и ничто, кроме смерти, не поможет мне!» Заплакал он и молвил:
«Встань, брат! Пусть бог не убивает тебя до тех пор, пока я не убью! Не твоя это вина и не моя. Это был знак моей гибели, и теперь он у меня перед глазами, ведет за собой. То яйцо — мой предводитель, я следую за ним».
Не было у меня сил подняться на ноги, и лежал я на земле. И еще сказал он мне: «Я не могу встать и поднять тебя с земли; отчего ты не встаешь? Господь свидетель, я не виню тебя и рад встрече с тобой. Как увидел тебя, так словно я и не пропадал. Жаль мне слепого визиря, у которого нет никого, кроме тебя». Поднялся я на ноги, снова поклонился ему до земли и сказал так: «Если бог простит мне грех перед царем Томераном, над которым небо от семи громов раскололось, свод небесный вспять повернулся, солнце Хатая в пропасть сгинуло, и не ждут они боле его восхода, то не стоит вспоминать о слепоте и разлуке с сыном, постигшей моего отца. Он вздохнуть мне не дал, вслед за тобой выгнал и велел молить тебя об одном: «Не втягивайся в дело нечистое, сатанинское». Я, конечно, не имею права указывать тебе, но, раз уже ты не спросил ответа за мой грех и не убил, я осмелюсь просить тебя вернуться вместе со мной».
Отвечал он мне: «Такое говорить негоже, я не вернусь, а ты, если хочешь, возвращайся». Я сказал: «Не дай господь без тебя предстать перед государем, я не расстанусь с тобой. Да если б я и захотел поступить так, к кому бы я ни пришел, каждый скажет мне: «Если бы ты был добрым молодцем, не покинул бы царского сына, повелителя своего». Чем же я их порадую, если ты порадовать не смог?»
Пришлись ему мои слова по душе. Потом он спросил: «Что сделали они или что сказали?» Я ответил: «Ничего не знаю о том, ибо, как только ты ушел, я поспешил к отцу, и он велел мне, не мешкая ни мига, отправляться следом за тобой. Скажи мне теперь, что за враг повстречался тебе, который так жестоко расправился с тобой?» Отвечал он мне: «Лучше бы враг повстречался мне, чем тот, кто сотворил со мной такое. Как вышел я из моря, захотел отдохнуть, отпустил коня попастись, а сам прилег в тени. Несчастливый подошел к самому берегу. И увидел он, оказывается, что поднялось из моря нечто, словно черное облако, и направилось к лугу, — ведь никого нет умнее коня, — почуял он, что это был вешап. Заржал конь, забил копытами, а я думал, что он зацепился за что-то и потому ржет. Испугался я: вдруг утонет он, пропадет. Опоясался мечом поверх архалука, взял лук и стрелы, поспешил к нему. Смотрю: огромный черный вешап разлегся на берегу моря. Глаза его — величиной с озеро — метали пламя, смотрел
