«Благословен будь приход царя Джимшеда, благословенны будьте нынешний день и земля, взрастившая его, будьте благословенны чрево родительницы его и грудь, его вскормившая».
Принесли они много заморской парчи, постелили на землю, чтобы Джимшед и Бепари прошли по ней. Так шли мы по городу. Я сказал: «Как бы и здесь не подстерегало нас колдовство!» Те люди сказали так: «Не дай Господи, здесь колдовства не осталось, не было у нас знатоков колдовства, был только один, и тот повержен волей божьей и силой десницы царя Джимшеда».
Когда мы прошли по городу и приблизились к городской площади, глядим: идет навстречу свита высокородных женщин. Удивились мы: «Зачем они сюда идут?» Когда они подошли, оказалось, что это жена Алмазного змея, блещущая красотой, в бесценных украшениях и ее прислужницы. Если бы вы увидели ее, сказали бы так: «Если это не светило небесное, то что же?» Подошла она, поцеловала ногу коня Джимшеда и сказала: «Я несчастная пленница, погибшая душой и телом, спасенная вашей саблей, я прах и пыль от ваших ног. И как ты освободил меня от чар страшного колдуна, так пусть творец солнца и луны спасет тебя от врагов и соперников твоих, пусть те, кто не покорен твоей воле, так же рассеются, как рассеялись козни Алмазного змея. Пусть твоя славная сабля всегда разит неверных тебе, пусть твое имя возвышается и прославляется на весь мир и царствование твое пребудет неизменным. Недостойна я возносить тебе хвалу, мудрецам и философам не под силу выразить твою отвагу и доблесть, благородный твой нрав и твою красоту». Высыпала она на Джимшеда блюдо жемчугов, затем повернулась к Бепари и хотела поцеловать ей колени. Но не позволила того Бепари, поцеловала ее в прекрасный лик, а жена змея поцеловала ей руку и благословила сладкозвучными словами: «Солнце безоблачное, взошедшее нам на радость! Пусть мирно течет ваша жизнь и вечно длится ваша любовь!» Осыпала она и Бепари драгоценными камнями и рассыпала их по всей площади. Провела она нас через площадь и пригласила во дворец. Я взрослый человек, объездил много стран, но такой красоты не видел. Сначала обошли мы вокруг дворца, стены его были выложены из янтаря и яхонта, все было причудливо вырезано, а перила были золотые и гишеровые с цветной эмалью, и подумал я: «Что прекраснее может узреть око человеческое!»
Ту ночь мы провели во дворце. С наступлением утра, когда Джимшед еще спал, прислала дочь деламского царя[42] человека: «Вчерашнее пиршество недостойно было хатайского царя. Я и сама знала, что одной несчастной, всеми покинутой женщине не под силу встречать царя, но ведь и отведать хлеб бедняка — тоже благо. Теперь благодаря господу и царю Джимшеду у меня больше возможностей, а потому пошлите своих помощников в мои кладовые, и пусть приготовят они яства, достойные царя».
Сказал я про себя: «Пойду погляжу, что это за кладовые». Пошел я за тем человеком. Пришли мы в просторные палаты, возведенные из мрамора, походившие на тронный зал царя, а не на пекарню. Посередине зала находился прекрасный бассейн, в который стекал холодный ключ, усталый человек мог бы здесь прекрасно отдохнуть. В стене имелась ниша с аркой. Тот человек потянул за веревку, поднял купол, и под ним оказалось великое множество всяких хлебов. Все, что называется хлебом, или все хорошее, что может язык человеческий сказать о хлебе, было там. Белизной походили те хлеба на снег, а о вкусе и говорить не приходилось. Скажу я: «Такого [хлеба] не вкушали уста человеческие, разве только ангелы едали его». Понравилось мне устройство [пекарни]. А про себя я подумал: «Это все сделано напоказ, кто станет в таких палатах держать хлебопеков?!» Находились там нарядно одетые люди, и, как оказалось, были они старшими пекарями. Внутри была одна дверь, заглянул я в нее — там пекли хлеб: кто муку просеивал, кто тесто замешивал, кто лепешки выпекал. Я обратил внимание, что в этом помещении не было дверей, кроме этой одной. И не было там ничего, только выпеченный хлеб, и внутри не было никаких вещей. И было там еще чище, чем в наружном помещении. И текла там вода, и в воду бросали отруби и, что нужно было, ею промывали.
Пошел я дальше, смотрю: на серебряных крюках висит убоина. А пол весь выложен из каменных плит, омываемых потоком воды. И мясо мыли той водой, и, когда забивали скот, кровь, шкуры и ноги уносило потоком. Поэтому плиты оставались чистыми и никаких следов и запаха не было. Следующее помещение было из черного камня, поглядишь и скажешь, что это палаты из черного янтаря. Вдоль стен тоже тянулась скамья. Два свода соединялись друг с другом, и в нишах были камины, и мясо жарилось там, и хозяйственная утварь лежала там же. Поток чистой воды, выливавшийся из водоема, уносил все, что оставалось после разделки мяса и очистки зелени. Немыслимо перечесть, сколько изысканных блюд там готовилось. А аромат стоял такой, будто от мускуса и амбры. Не только для кухни годилось это, но и судьям почетно было бы там заседать!
Когда я вышел оттуда, меня проводили в зал, где варили шербет. Все было из сандалового дерева, украшенного резьбой, посередине также находился бассейн и вдоль стен стояли скамьи, и было там множество продуктов для шербета — и фрукты, и сахар, и кислое, и сладкое — и утварь для изготовления, вся фарфоровая. Было там много народу, но каждый сидел на своем месте, соблюдая порядок. Кто шербет готовил, кто сладости варил, кто — варенья, кто — засахаренные фрукты. Такого не придумаешь, чего бы там не делали, но все так было устроено, что, сколько бы ни готовилось, сколько бы ни входило и ни выходило, ни одного [грязного] пятнышка, даже величиной с ячменное зерно, не было там видно, казалось, что все это только что возвели и устроили.
Вышел я оттуда, и проводили меня в винохранилище. Снаружи находилось помещение для виноделов. Посередине была высокая стальная дверь, украшенная золотой чеканкой. Отворили ту дверь и завели меня внутрь. Вошел я и огляделся — ни длины глазом не охватишь, ни ширины. Колонны были из агата и своды — из бирюзы. Стены вокруг были из желтого камня, который по красоте превосходил янтарь и был похож на яхонт. Вдоль стены стояла скамья, покрытая златотканой парчой. Ниши у скамьи были заполнены винодельческим инструментом. Посередине этого марани журчал источник — такой холодный, что едва он выливался из трубы, как тут же замерзал.
Водоем этот был заполнен льдом, его окружала скамья, на которой могло уместиться двадцать человек, и на ней стояли драгоценные чаши, кувшины и всякая пиршественная утварь для царского стола. Вокруг бассейна стояли большие фарфоровые квеври с вином для царя, настоянным на мускусе и амбре. По всей длине марани рядами тянулись квеври, и между рядами протекала вода. Повсюду были квеври с вином, и каждый омывался водой. Крышки [на кувшинах] были из чистого хрусталя и так плотно пригнаны, что если не нальешь воды нарочно, то ни росинки в кувшины не попадет.
Над ними возвышался балдахин, перила его были из красного сандала, украшенного золотом, бирюзой и разноцветными стеклами. Язык человеческий воистину не в силах передать порядка и красоты этого хранилища. Мне там очень понравилось, и сказал я в душе: «Когда увидит это Джимшед, наверное, пожалеет, что обещал мне все это отдать!» Мне и так приглянулась дочь деламского царя, а когда я увидел порядок и красоту, и вовсе желание во мне разгорелось.
Вышел я оттуда и попал в людскую, где жили слуги. Все было тщательно убрано, а там, где жил старший, было лучше всего и убранство было наряднее. Повели меня в комнату, и была она так велика, что, если в одном конце поставить мать, а в другом — ребенка, они бы не узнали друг друга. И от пола до потолка так полон был тот дом, что не было видно, роскошен он или беден. Снизу доверху были уложены разноцветные ковры: в одной стоике — белые, а в другой — красные, в третьей — зеленые. Словом, столько рядов, сколько есть на свете цветов. Лежали подстилки, покрывала, дорогие накидки.
Оттуда дверь вела в другую комнату, которая была еще больше, и там в строгом порядке лежали золотом шитые шатры, ширмы, сукна, пологи, атласные и парчовые паланкины. В комнате рядом стояли золотые и серебряные чаши и подсвечники, блюда, кувшины, котлы.
Вышел я оттуда, и провели меня в помещение, где разливали вино и хранили столовую утварь. Ничего прекраснее не видел я доселе. Стены были сложены из зеленого камня, который ничем не отличался от изумруда, камень был богато украшен резьбой, посередине находился бассейн из красного камня, который так сиял, что освещал все вокруг. Около бассейна возвышалась каменная красная скамья, украшенная золотом, такая прекрасная, что поглядеть на нее — и того достаточно. А в стенах были устроены ниши, где была сложена вся посуда для пиршества, столь диковинная и роскошная, и так красиво она лежала, будто и не употребляли ее никогда.
Вышел я оттуда и уже собирался вернуться к царю (Джимшеду), как сказал мне тот человек: «Кто знает, вдруг царь заинтересуется охотничьей птицей или пожелает выйти на охоту, поглядите соколятню и конюшни и наставьте нас, какую птицу предпочитает государь и каких коней». Последовал я опять за ним,
