думаю. Как взошел я на балкон, поднял взор: вверх вздымались золотые колонны, украшенные эмалью, а балконные перила были из бирюзы и агата. Изнутри стены были выложены такими камнями, что весь дворец казался ярко освещенным, и этот свет ночь равнял с днем. Не всякий искусный художник может так разукрасить палаты, как был украшен этот дворец. А уста не в силах описать его убранство целиком.
Всех, кто достоин был сидеть за царским столом, пригласил Джимшед к трапезе. Все расселись, но там могло поместиться вдвое больше народу. И начался такой пир, равного которому не видело око человеческое. Обратился ко мне царевич: «Кераг, что-то ты не веселишься, как обычно». Я отвечал ему: «Какое время, так я и веселюсь — время для лучшего веселья еще настанет!» Я имел в виду возвращение домой и встречу с родителями, а он подумал, что я расстроен и обижен, и сказал так: «Клянусь богом, и теперь недурное для тебя время! Если ты всей душой предан мне, то и я, в свою очередь, опекаю тебя пуще родного отца, люблю нежнее, чем брат, балую больше, чем родимое дитя, привечаю больше, чем товарищ, и служу в беде, как раб. Если ты грустишь оттого, что не нашел себе ровню, то все готово, выбирай какую захочешь. Неплохой парой была дочь греческого царя, но ты не пожелал ее. Ныне, если хочешь, вот тебе дочь деламского царя, возьми в жены, кого пожелаешь».
Встал я, низко поклонился ему. Не стал на пиру докучать длинной речью, поцеловал его колено и сел. Но не верил я, что исполнит он свое обещание. Начали мы пить из рубиновых и яхонтовых чаш вино, которое подносили нам в изумрудных кувшинах. И такого обилия яств не видел я никогда. Все, что мы ели, было одно вкуснее другого. Весь день и всю ночь просидели мы за столом. Наслаждались пением и музыкой. Время от времени приносили новые блюда в новой посуде, так что одно блюдо не походило на другое. Так менялось все время убранство стола, приборы и посуда, что можно было подумать, будто мы гостим у разных племен с разными обычаями. И только дворец был тот же, и поэтому можно было узнать, что мы находимся там же, а гости тоже менялись — одни уходили, другие прибывали, подносили разные дары и много таких диковинок, о которых мы и слыхом не слыхивали.
Утомило нас питье вина, и велели мы убрать со стола. Джимшед пожелал пойти на половину царицы. Призвал он старшего над прислужницами и сказал, что хочет поглядеть, как развлекаются женщины. Явился старший над слугами деламской царевны, открыли другую дверь и проводили нас туда. Прошли мы через прекрасный сад, в котором росли ароматные цветы и пели дивные птицы. Увидели мы в покоях царицы множество красавиц, слух которых услаждали певцы и музыканты. Вошел Джимшед и мне повелел войти. Вошел я и увидел, что тот дворец превосходил все прочие, и дом и балкон были украшены всевозможными камнями и жемчугами. Как женщина превосходит мужчину в украшениях, так и тот дворец был лучше украшен, а одна комнатка для отдыха была из красного яхонта, покрывала были шиты жемчугами, постель усыпана бесценными камнями.
В ту ночь мы отдохнули там. Наутро Джимшед решил посетить баню и сказал об этом Бепари. Мы думали, что и ее в ту же баню приглашают, и потому Бепари ответила: «Я не хочу сегодня мешать царю». На это заметила деламская царевна: «А вы друг другу мешать не будете, вы к себе отправитесь, а царь — к себе». Обратился тогда Джимшед ко мне: «Поглядим сначала одну баню. Если она нам не понравится, то вторая лучше не будет, и я не стану терять времени даром».
Отправились мы осматривать баню. Там были мраморные палаты, при виде которых вы бы сказали так: «Что другое может быть лучше их!» На стенах были вырезаны всякие дивные картины, на возвышении стоял хрустальный паланкин, украшенный золотом, покрытый драгоценными тканями, окуренный благовониями. Посередине был устроен золотой бассейн. Столб высотой в человеческий рост разделялся на четыре фонтана: из одного вытекало вино, из второго — шербет, из третьего — розовая вода, а из четвертого — родниковая вода. И каждый фонтан наполнял отдельный бассейн. Все [напитки] были такие вкусные и холодные, что любого обеспамятевшего человека могли привести в сознание. Двери в паланкин мы потому не открывали, что был он хрустальный и за его стенами все было видно.
Когда же мы вошли в баню и поглядели, то увидели две двери. Открыли мы первую дверь и поразились: красоты такой земной я не видал, а небесная есть ли, не знаю. Благовония там курились непрерывно, но курильниц не было видно. То стоял в бане аромат свежий, как небесная роса, то словно винный запах, а то будто запах заморских духов. Не удивился я убранству, ибо видел подобное и у менее знатных людей, но удивляло меня то, что все происходило без чьего-либо вмешательства. Понравилось все увиденное Джимшеду несказанно, и пожалел он в душе, что отдает это другому.
Там было множество царских одежд и украшений, таких, что цены им не положишь и сколько их — не сосчитаешь. Каждый мог подобрать себе и банный халат — по вкусу и по достоинству.
Вошли мы в баню, и такой там стоял аромат, что, думаю, и мертвого он бы оживил. Стены там были хрустальные, а на них — изображения женщин с непокрытыми головами, завернутых в покрывала. Каждая держала в руке разные принадлежности, необходимые при купании. С первого взгляда могло показаться, что они живые. Бассейн царицы был выложен яшмой, и в него по трубам стекала розовая вода. Над ним был устроен балдахин из алого яхонта, и думалось, что солнце в зените освещает всю баню. И свет этот был одинаков и днем и ночью, и в свечах не было нужды. Молвил Джимшед: «Лучше этой бани они нам ничего показать не сумеют, потому давай выкупаемся здесь». Я на это ответил ему: «Это не для вас, оставьте здесь Бепари».
Провели нас через сад, столь прекрасный, что не думаю, чтобы Эдем был прекраснее. И пришли мы в баню, отведенную для царевича.
Сын мой, я, наверное, наскучил тебе долгой болтовней, поэтому не буду удлинять речей, баня царя была столь же прекрасна, как баня, где мы оставили Бепари. Царили там роскошь и порядок. Царские одеяния лежали без счету, венцы, обручи, пояса с кинжалами и всякое бесценное оружие. Искупался Джимшед, а после стал раздавать прислужникам дары, удивляя всех своей щедростью.
В тот день он устроил пиршество в саду, а также провел смотр войскам. Прекрасное они являли собой зрелище! Быстры и ловки были воины — и юные и зрелые. За трапезой Джимшед изъявил желание поохотиться: «От сна и вина во мне накопились силы, если есть у вас где-нибудь хорошая охота, поохотимся завтра». Отвечали ему: «Как же нет, и на птиц можем поохотиться, и на крупного зверя», — «Сначала на птиц, — сказал Джимшед, — посмотрим, что у вас за птицы».
В тот день распустил он придворных, чтобы отдохнуть перед охотой. На рассвете все [придворные и слуги] были готовы — вели они на золотых цепях гончих собак, на руках несли ястребов, соколов, кречетов, коршунов. Да что долго тянуть — счету не было всяческой охотничьей птице! Когда Джимшед вышел, такой ему колчан со стрелами подали, что даже он удивился, что у злодея, Алмазного змея, имелись такие сокровища. Вскричал он, обрадованный: «Подайте мне коня!» Но прежде чем успел это сказать, явился главный конюший, а за ним стремянные. Пригнали они два десятка коней в подобающей им сбруе, глаза их светились, как огонь. Разглядывал их царь — один был лучше другого. Одного коня, породистого и дивного, пожаловал он мне с такими словами: «Породой и статью подобен он Невезучему. Если и ноги его так же быстры, я буду рад, что сыскал ему замену». Я поклонился и облобызал царю ноги.
Сел царь на коня, а за ним мы и жители того города. За каждым следовали сокольничие и псари. Стали сгонять отовсюду птицу, началась охота, царь так увлекся, что все поле было усеяно битой дичью. Вкушали мы радость от обилия птицы, охотились так до вечера и не могли оторваться. Сказал царь: «Не будем прекращать охоты, остановимся здесь, поручим оцепить эти места и завтра постреляем». Только успел он распорядиться, как все было сделано: царские парчовые шатры разбили на чудесном лугу, полном ручьев. Поглядели мы: все поле покрылось пестрыми шатрами и палатками из парчи, шелка и атласа. Много живой и мертвой дичи поднесли царю в тот день тамошние вельможи. В ту ночь пировали мы так, как никогда прежде.
Наутро явился другой главный конюший и привел четыре десятка таких коней, перед которыми вчерашние кони и сбруя показались негодными. Прибыл главный егерь в сопровождении сотни егерей. Каждый держал в руке колчан со стрелами, украшенный жемчугом и драгоценными камнями, но пять колчанов из всех выделялись, и камни в них горели огнем, а некоторые [колчаны] были шиты золотой нитью. Я шепнул на ухо Джимшеду: «Тебе и одного колчана хватит, зачем эти пять?» Но таков был, оказывается, обычай, чтобы во время охоты царь раздавал коней и колчаны, для этого и принесли столько. «Прежде чем они скажут, ты сам вели их разделить». Поблагодарил меня Джимшед и сказал: «Хорошо, что ты предупредил меня». Приказал он главному егерю и конюшему: «Сами распределите коней и оружие, что кому подобает». Егерь отложил те пять колчанов для царя и спросил визиря: «Вы поднесете или нам самим надлежит сделать это?» Джимшед ответил: «Об этом не тревожься, займись пока остальным». Стали егеря
