раздавать вельможам оружие, а конюший тех коней не отдал, а пригнал сотню скакунов и их раздал. После этого предстали все перед царем, преклонили колена, благословили его и сели на коней. Царь из пяти колчанов один поднес мне и из сорока коней — одного вороного. Сели мы на коней и поехали.
Глядим: оцепили загонщики огромное поле, которого взглядом не охватишь, и зверья согнали несчетное множество. Стали мы стрелять и истребили очень много животных. И сказал тогда Джимшед: «Что за геройство стрелять по оцепленным зверям?» — «Таков был приказ царя, — ответил ему дворецкий, — но здесь столько добычи, что загонщики не нужны». Сняли тогда оцепление, и преследовали мы зверей, которым не было числа, стреляли и убивали. Так охотились мы всю неделю и каждый день убивали все больше и больше, а зверей не убывало, а прибывало. И сказал я тогда [Джимшеду]: «Воистину прекрасная это утеха, и витязи не должны ее упускать, но я вижу, что и за год не иссякнут в этих краях звери и птицы, а тем временем мы родителей своих позабудем. Ты что, навечно здесь собираешься остаться и, если даже уходить не хочешь, отчего царицу позабыл?» Засмеялся Джимшед и ответил: «Сегодня я никуда не пойду, а как рассветет, не задержусь здесь больше. Из-за меня ты спешишь или из-за себя?» Я ответил: «Мне спешить некуда, дома я никого не оставил, кроме старика-отца, а он вряд ли жив сейчас. И еще раз скажу тебе: пока не увижу тебя в твоем царстве, не хочу ничего, даже если дашь мне всю землю». Спросил меня [Джимшед]: «А если дам я тебе город [Алмазного] змея и дочь деламского царя, удовлетворишься ты этим?» Отвечал я на это: «Царевну деламскую тебе уступить легко, а про город Алмазный не изволь говорить. Если ты мне его отдашь, чем себя вознаградишь?» Улыбнулся Джимшед: «А если тебе его отдам, разве не будет он моим? Ты, оказывается, подозреваешь, будто я для тебя добро жалею». Я ответил: «Не дай господь, государь, я так не считаю, но тебе пока не до меня». Пошутили мы над тем и посмеялись.
Когда наступило утро, сели мы на коней и отправились домой [в Алмазный город]. Когда мы прибыли, в городе поднялось веселье. Вышли нам навстречу все жители города, поздравляли с благополучным прибытием.
Мы везли множество дивных живых птиц и зверей, а уж об убитых и говорить нечего, одарили горожан и сели пировать и наслаждаться отдыхом. Велела передать Джимшеду дочь деламского царя: «Недостойны великого царя моя казна и сокровищницы, но пусть не пренебрегает он тем, что завоевал своим мечом, пусть не отдает все это в руки дурных людей и не оставляет нас на произвол судьбы. Пусть поставит на сокровищницы свои печати, чтобы все знали, что у них есть хозяин. Всего там понемногу: и коней, и оружия, и доспехов».
Отвечал царь: «Я твой гость и сделаю так, как ты скажешь. Не в моих привычках спорить с тобой». Она поклонилась до земли и сказала мне: «Я покорная рабыня ваша и недостойна таких речей. Если будет на то твоя воля, завтра же покажу я царю царево, царице — царицыно». — «Пусть будет так, — сказал Джимшед, — я посмотрю».
Ту ночь мы только отдыхали, а на заре явились ко двору все служители, каждый с вверенными ему ключами. Сначала пришел дворецкий, а за ним шестьдесят прислужников, и у каждого — свои ключи, чтоб один от другого не зависел. Затем прибыл хранитель казны с сотней помощников, и каждый держал по такому запечатанному кисету, что с трудом нес. Потом шли по очереди, группами, все чиновники, подносили запечатанные кисеты: одна печать — старейшины, другая — Алмазного змея. Удивились мы: «Откуда же брали они на расходы, если печати остались нетронутыми?» Печать Алмазного змея, когда мы убили его, взяли с собой. Приказал Джимшед сокровищницы раскрыть, и мы пошли туда, а деламская царевна отправила к царице Бепари всех своих чиновников. У нее, оказывается, все должности исправляли женщины: казначеи, дворецкие, кравчие, конюшие, стольники, стремянные, хлебопеки, повара, корзинщики — все были женщины. Замок царицы уступал по роскоши и богатству дворцу царя, но все службы украшены были лучше и убраны с большим тщанием.
Джимшед обошел свой дворец, а Бепари — свой. И щедро одарила она женщин, а он — мужчин, но не убывала казна и не иссякали сокровища, ибо жемчугов-самоцветов было там что песку морского, а прочих богатств и вовсе было не счесть. Как увидел Джимшед, что ценнее этих кладовых и служб не было во всей Хатайской стране, задумался, и стало ему жалко дарить это другому. Затаил он злобу против меня и стал искать повода. Начал он такой разговор: «Я пойду, а ты оставайся здесь и управляй Алмазным городом». Я не знал, что говорит он так с умыслом, чтобы испытать меня, ведь я, любя его, не хотел с ним расставаться, а хотел одного — увидеть, как Джимшед встретится с родителями, воцарится в своей стране, позаботится о своих делах, а после пусть пошлет меня в Алмазный город и даст в супруги деламскую царевну. Увидел тут Джимшед, что мне ничего не нужно, кроме как служить ему, и больше не говорил со мной.
Однажды сказал мне царь: «Давай покажем мы им свою ловкость да сноровку, а они пусть покажут нам свою. Кони здесь хороши, мячей и чоганов много, отчего не поиграть нам в мяч? Если они не искусны в игре, пусть подивятся, на нас глядя. Если же сами умеют, пусть покажут свое искусство». — «Это было бы хорошо», — сказал я, и Джимшед пошел к Бепари: «Завтра хочу я в мяч поиграть, а потом пошли сына визиря, пусть предупредит родителей о моем прибытии, а я последую за ним». Царица ответила: «Это хорошо». А царевна деламская сказала: «Если повелитель прикажет, мы созовем здешних игроков в мяч; их столько у нас, что на этой площади они не уместятся. Весь город, услышав, что сам царь изволит играть в мяч, соберется на это поглядеть, а царице не подобает находиться там. За городом есть другое поле для игры в мяч, там же есть кабахи и небольшой сад, где можно потом отдохнуть, пусть царь прикажет сделать так». Бепари не хотела, чтобы играли в мяч далеко, она хотела смотреть [на игру]. Но в ту ночь не сказала она ничего.
На другое утро царь вышел, а к царице пришла деламская царевна испрашивать прощение: «Я заметила вчера, что слова мои вас обидели. Но я не для того предложила это царю, чтобы вы не могли наблюдать за играми. Я помещу вас в такое место, что вы все будете видеть, а вас никто не заметит, пока вы сами того не пожелаете». Сказала Бепари: «Вчера меня очень обидел твой совет. Но если ты обещаешь мне показать все, мне будет приятно».
Дорога к ристалищу была так разукрашена, что ее невозможно ни с чем сравнить. У края поля возвышался мраморный грот, откуда через узкое отверстие можно было наблюдать за игрой, оставаясь незамеченным. От этого грота до края поля тянулся сад, прекраснее которого не было, ничего на земле. Сели мы на коней и поехали.
Велел Джимшед привести ему доброго, выносливого коня и принести мяч с чоганом. Пригнали множество снаряженных скакунов, а также двадцать запасных [коней] для царя и других придворных. Принесли сотню чоганов, разукрашенных драгоценными камнями, поделили их между игроками, и вышли мы на площадь. Поле было выложено разноцветными плитами и вымощено серебром. Возведено было высокое кабахи, и так сверкала золотая чаша, водруженная на верхушку столба, что казалось, будто пылает пламя.
Начали мы игру в мяч. С Джимшедом никто сравниться не мог, но тамошние игроки были очень искусны, я никогда прежде не видел, чтобы лучше владели конем и мячом. Когда мы утомились и не могли больше продолжать игру, спешились и отправились в сад, краше которого не видело око человеческое. Всем он был полон — не знаю я ничего, чего бы там не было, всего было в избытке: и плодов, и цветов, и деревьев, и земли. В середине сада находился бассейн, такой большой, что стрела, пущенная с одного берега, другого не достигала. В бассейне были воздвигнуты четыре колонны. А на четырех колоннах стояла беседка, в которой могла уместиться тысяча человек, и столбы в той беседке были из чистого золота, а перила — из желтой яшмы.
Сели мы пировать и веселиться, говоря при этом: «Много развлечений было у злодея!» Смотрели мы на этот грот в скале, но различить ничего больше не могли. Оттуда вытекала вода, и мы думали, что там исток реки. Наверху было огорожено место, где мог сидеть или лежать один человек. Окаймляла то место рама из чистого золота. Спросил царь: «Для чего он это сделал?» А визирь и дворецкий отвечали: «Для того, чтобы он мог отдохнуть там, когда бывал не в духе или уставал, а мы сидели здесь и пировали. Для других он был опасен, а своим придворным был полезен и помогал им. Колдунов негоже хвалить, но, клянусь государем, если бы кто увидел его отвагу, сказал бы: «Есть ли на свете кто лучше!» Но был он грозен и за малейшую провинность мог стереть человека с лица земли. Сто лет я ему служил и ни разу не посмел без его приказания подойти к этому окну. А если подходил, то лишь для того, чтобы выслушать его волю. Столько уже времени он мертв, а вся наша страна еще трепещет в страхе и никто не смеет пройти у подножия той белой скалы, и мы не знаем, что там внутри».
