на коня и семь дней так гонял мяч, что и ночью с коня не сходил, никак угомониться не мог. Тужили родители, глядя, как ведет себя их сын, но не говорили ему ничего, не желая его обидеть.
Однажды, собираясь играть в мяч, Зав вдруг сказал: «Клянусь солнцем царя Зостера, давно не наведывался я в казну моего отца и не знаю, какими сокровищами он владеет. Пойду погляжу». Как услышали это казначей и его подручные, обгоняя друг друга, прибежали к царю с известием: «Сын ваш изволил попросить ключи от сокровищницы и хочет видеть казну». Обрадовался Зостер и повелел: «Заклинаю вас, ступайте проведите его по старым и новым хранилищам, да не пропустите ничего из богатств отцов и дедов моих, все мое имущество сыну моему возлюбленному покажите, не упустив ни большого, ни малого. Авось увлечется он созерцанием драгоценностей или приглянется ему что-нибудь, и хоть один день он проведет, не садясь на коня».
Пошли они и раскрыли двери десяти тысяч сокровищниц, таких, которых сам царь Зостер не видел, а виденному и добытому им самим и вовсе не было числа. Обошел это все Зав и осмотрел. Но не тронули богатства его сердца, и сказал он: «Знал бы я, что у отца моего такая малая казна, не пропустил бы я сегодня игры в мяч». Вышел он из сокровищницы и не взял ничего, кроме одного украшенного камнями чогана весом двенадцать литра и жемчужного мяча. Только собрался он играть, как подошел к нему слуга и передал повеление царя: «Иди ко мне, жизнь отца твоего, сядем за пир». Предстал Зав перед отцом с чоганом в руках и сказал: «Во имя солнца царского, сегодня я еще не играл в мяч, разреши мне поиграть». Огорчился царь и молвил: «Сын мои возлюбленный, зеница ока старого отца! Что же ты увлекся мирскими соблазнами и не изучаешь закона и порядка царствования? Я состарился, не могу ни воевать, ни страной управлять. Провел я свои дни в боях, не выпуская меча из рук, прибавил к стране моей большие владения и города, многих государей устрашил я своим могуществом. Ныне все они стали моими врагами, но не могут они расправиться со мной, ибо не исцелились еще от ударов моей палицы, и до смерти, думаю, будут меня страшиться. Но не сегодня завтра я умру. А ты даже рассказов о битвах не слыхал, а своими глазами их и вовсе не видел. О пирах и утехах не помышляешь и войском управлять не умеешь. Только знай коня по полям гоняешь. От голода силы твои убудут и мозг ослабеет, знания уменьшатся. Проживешь ты без сыновей, и враги легко тебя одолеют. Вот отчего кручинится сердце мое, а так — я не против твоих игр».
Разобиделся Зав, повернулся и сказал так: «Ради тех сокровищ, что я видел сегодня, даже игры в бабки[9] не стоит оставлять, а не то что игры в мяч. Пристало ли гордиться государю тем, что богатство он добыл мечом и многих царей по миру пустил? Поражением многих и победой одного гордиться не следует. «Когда я доживу до того дня, чтобы многих мог одарить, а самому малым довольствоваться» — вот что хотел бы слышать я от своего отца. Пусть я негодный воин, несведущий в битвах, но отец мой — мудрый правитель, испытанный в боях. Не жить мне, если и без войны не раздобуду богатства, но добытым в боях хвастаться не стану». Сказал Зав и пошел в покои царицы.
Доложили слуги царице: «Идет сын ваш Зав». Встала царица, пошла ему навстречу и обняла его: «Слава богу, сынок, решил ты отдохнуть!» Не ответил Зав, сели они, положил он голову на колени матери и прижался к ее груди. Две сестры его, подобные солнцу, обнимали его, руки ему целовали, молили: «Чем услужить тебе, чтобы сегодня мы подольше тебя видели?!» Потом поднялся Зав и сказал: «Почему вы хотите, чтобы я сидел дома?! Царь, отец мой, гневается, что я ничем не занимаюсь, а вы только и мечтаете, чтобы я сидел дома. Ну, останусь я здесь, не стану в мяч играть, не буду на охоту ездить, посмотрим, достигну ли я чего-нибудь сам или добавлю что-нибудь в царскую казну, сидя дома!» Лег Зав спать в ту ночь меж двух сестер, и радовались те, взирая на него. Как только утро занялось и солнце пролило свой свет, он снял у одной сестры с пальца кольцо, у другой взял кисет с золотыми монетами, встал и вышел. Сестры не спросили, зачем ему это понадобилось, а он ничего не сказал, пошел в свои покои и написал письмо. «Я ухожу, родители мои любезные, не знаю куда. Не горюйте о разлуке со мной и не печальтесь о моих скитаниях. Пожелало мое сердце вольной воли, должен я испытать себя. Ждите меня семь лет и не тужите. Коли испытаю я себя и найду врага, равного мне по силе, и одолею его или за семь лет скитаний получу вознаграждение, пусть тогда скажет царь Зостер: не глуп и не слаб мой сын! Больше семи лет я отсутствовать не буду. Если не вернусь через семь лет, знайте: или я погиб, или счел себя недостойным вас. Не ждите меня тогда. Хотите плачьте, хотите смейтесь — это уж не моя забота».
Облачился Зав в самые мягкие и роскошные одежды, заткнул за пояс стрелу, взял в руки лук, вошел в конюшню и выбрал вороного коня, гладкого и пригожего, быстрого как ветер. И сказали ему слуги, что конь этот не объезжен и оседлать его невозможно. Разгневался Зав: «Что это за конь такой, что нельзя мне сесть на него!» Испугались слуги, не стали ему перечить. Принесли сбрую, такую, что, покажи любому мудрецу, он удивится и цены назвать не сможет. Седло было усыпано алыми яхонтами, удила — чистые алмазы. Увидел это царевич, огорчился и не хотел все это брать, но ничего не стал говорить, попросил только, чтобы седло покрыли чехлом: очень, мол, жесткое и во время езды побеспокоит меня. Сел Зав на коня и выехал на городскую площадь. Спросили его: «Куда царевич собрался так налегке? Почему распоряжений никаких не отдает?» Ответил Зав: «Не тревожьтесь, я скоро вернусь. Съезжу только в этот лес, может, там зверя какого подстрелю и приеду назад. А царю скажите, чтобы сегодня он отдохнул у меня». Хлестнул Зав плетью коня и скрылся из глаз.
Вышел царь, огляделся и, не увидев сына, удивился и сказал так: «Вчера я рассердил моего сына, и сегодня он не играет в мяч, неужто он так обижен на меня?» Доложили царю, что царевич только что сел на вороного коня и поехал охотиться, а отцу велел передать, что сегодня хочет угостить его в своем дворце. Обрадовался Царь и приказал визирям и вельможам: «Поедем во дворец Зава и до его возвращения приготовимся к пиршеству». Подъехали они ко дворцу и увидели на воротах надпись золотыми чернилами. Как прочел визирь написанное, обомлел он, ослеп и обеспамятел от великой обиды, стал кричать он громким голосом ибить себя обеими руками по голове: «Что означают эти слова и по какой дороге отправился ты, сын царский Зав, витязь нрава безупречного, сладкоречивый и мудрый! Пустился ты в скитания, надеясь на свою силу, но на кого покинул ты царство, престол и венец!»
Увидев визиря в таком виде, царь спросил: «Что означают, визирь, твои слова, не лишился ли ты рассудка?» А визирь снова возопил горестным голосом: «Погляди, о царь, на эту надпись, завещание твоего сына!» Поглядел царь, узнал руку сына, помертвел и так грянулся оземь, можно было подумать — обрушились огромные горы. Поднялся такой крик и плач, что даже у мудрецов разум мог помутиться от причитаний. Похоже было — небо обвалилось на землю. Три дня и три ночи ни царь, ни царица не приходили в себя, жены и мужи города от горя теряли рассудок. Стояла великая скорбь.
Когда царь с царицей пришли в себя, увидели они своих дочерей, чьи блистающие ланиты поблекли, нежные тела окрасились кровью, а из глаз потекли рубиновые ручьи. Причитали сестры громкими голосами: «Почему позволяете вы нам, недостойным, взирать на вас, отчего не казните нас своими руками, родители, над всеми царями вознесшиеся, а ныне из-за неразумности нашей с пылью и прахом сравнявшиеся! В тот злосчастный день и в ту беспросветную ночь оттого остался он у нас, что решил покинуть стариков-родителей и погубить своих несчастных сестер, недостойных даже прислуживать ему. Почему не угадали мы, что губит он Китай, и не распознали причину нежности его, ведь, не зная устали, обнимал он нас и целовал? Когда же взошло потемневшее отныне для нас солнце, молвил он тихим голосом: «Оденьте меня, сестры дорогие, мне будет приятно прикосновение ваших рук». Поглядели мы на него и увидели слезы в озерах чернильных. Заплакали и мы и спросили: «В чем дело, брат наш возлюбленный, повелитель сестер, кто такой появился в китайской стороне, что мог тебя обидеть?» Обнял он нас и молвил: «Нет, сестры мои любезные, не потому я заплакал, что обиду вспомнил; напротив, увидел я, как вы стремитесь услужить мне, а я для вас был дурным братом и не мог ничем порадовать вас. Вот и заплакал яот стыда и смущения». Оделся он, обнял нас, взял кольцо и кисет с золотом. Устами, подобными розам, поцеловал нас и вышел. Накажите нас за то, что мы не спросили его, куда он идет. Если мы сами не посмели обратиться к нему с вопросом, почему вам не поведали? Вы бы сделали что-нибудь, дабы не расставаться с сыном. Почему не убили мы себя у него на глазах, почему выпустили из рук полы его одежды! А ныне он скитается где-то в поле, с дикими зверями, без крова и отчизны, его нежное тело терзает жесткая земля, а мы здесь утешаемся родительской лаской. Попрекали мы его за то, что шесть дней он охотился без передышки, а ныне не знаем, сколько дней проведет он в одиночестве, без сна и отдыха». Так говорили сестры Зава и лили кровавые слезы.
