мире начался беспорядок от того, что нашлись люди которые отказались от естества, данного всевышним, и начали жить по самовольным законам. Глупый захотел быть умным, бедный — богатым, строптивый — благородным. Что из этого получается, видно на тебе, Чары-хан. Строптивость твоя, когда ты не имел власти, раздражала меня и земляков наших. А теперь, когда ты захотел жить по самовольным законам и захватить власть, — строптивость твоя пришлась не по вкусу всему миру. Тебя не уважают ни старые мудрые люди, ни большевики…
— Вон отсюда! — вскричал Чары-ага и сбросил с плеча тулуп. — Вон, проклятый эксплуататор!
Гневный крик Чары-аги опять не пронял и даже не потревожил Куванч-бая. Он как сидел, так и остался на месте. А люди его встали, окружили Чары-агу, усадили на место.
— Сядь, сядь, хозяин, зачем кричишь…
— Чары-ага, бай-ага в самом деле прав, называя тебя строптивцем. Разве так принимают гостей!
— Успокойся, Чары-ага, еще не все потеряно. Мы не дадим волкам заблудшую овцу, мы вернем ее в наше стадо.
— Да, Чары-ага, мы надежные чабана… Садись, дослушай поющего до конца.
Куванч-бай выждал, пока Чары-ага сядет, и деловито положил к ногам его сверток.
— Вот, Чары, возьми на первый случаи деньги… Тут тебе хватит на несколько лет. Паши, сей хлопок, но только не хватайся за винтовку, за саблю, да и конторские бумаги тебе ни к чему. А если не нравится батрацкая доля — поезжай в пески к нашим людям. Там простят тебе все твои заблуждения… Там в непреклонных, как ты, очень нуждаются…
— Вон отсюда, сволочь! — вновь вскричал Чары-ага и швырнул сверток в лицо Куванч-баю. Вскочив, он ударил бая ногой в живот, тот повалился на спину. Но остальные гости навалились на Чары-агу и принялись избивать, нанося удары по лицу, голове, по животу. Чары-ага отмахивался, как мог, кричал, матерился. Мощный его голос привлек внимание Бике и обоих дочек. Жена и без того украдкой наблюдала, что там происходит в кибитке, а тут, когда пошла потасовка, Бике-джан заголосила на весь аул:
— Люди, спасите, убивают! Ой, люди добрые, спасите!
Крики женщины напугали Куванч-бая и его приспешников — пока аульчане собирались на помощь, непрошенные гости торопливо покинули кибитку бывшего председателя «Кошчи».
Спустя месяц после этого примечательного в жизни Чары-аги события, он сидел во дворе Каюмовых, на тахте, и рассказывал Ратху о своих злоключениях. Рассказал во всех подробностях, с чего началось и чем кончилось, спросил, потупившись, как ему дальше жить и быть. Ратх, пока его гость энергично размахивал руками и выкрикивал проклятия, терпеливо молчал. Но как только Чары-ага излил весь свой гнев, бросил резко:
— Вот до чего довел нас ненужный либерализм! Мы отказываемся от строгих мер, мы начинаем похлопывать врагов по плечу, а это им только на руку. Мы их добровольно зазываем в колхоз, а они, грозя гневом и всемикарами аллаха, уводят дехкан из колхоза. Нынешнее время — две тарелки весов. На одной двенадцать лет социалистической жизни, на другой — тысячелетия патриархальщины. Нет, дорогие мои, весы не в нашу пользу! Надо драться засучив рукава. Надо ликвидировать всех врагов Советской власти! Надо боем вырвать бедняков из цепких рук хозяев и духовенства! Я этого не оставлю…
— Ратх, дорогой мой, что же ты посоветуешь мне? — Чары-ага пожалел, что распалил своего старого друга не на шутку.
— Подумаем! Но я обещаю тебе… Я восстановлю тебя в прежней должности…
— Не надо меня восстанавливать, — насупился Чары-ага. — В Карабек я не вернусь.
— Неужели струсил? — Ратх окинул собеседника горячим подозрительным взглядом.
— Не говори глупых слов, товарищ, — рассердился Чары-ага. — Нет на земле человека, которого бы я испугался. Не боязнь меня привела в Ашхабад к тебе. Мысль одна есть — исполнить ее хочу. Две девчонки у меня… Нельзя ли их устроить на текстильную фабрику? Говорят, фабрику построили.
— С этого и начинал бы. — Ратх согласно кивнул, дав понять, что устроить его дочерей проще простого. — С Иргизовым связь держишь?
— А как же!.. Вот только давно не виделись.
— Ничего… Он тоже тебя не забыл. Как встретимся — всегда красного пальвана Чары-агу вспоминаем. Ты разыщи его, позвони в штаб полка, — он тебе поможет. У него на фабрике друг работает…
— Спасибо, Ратх, я знал, что ты найдешь добрый совет. Я, пожалуй, сейчас же пойду, а к тебе загляну при первом удобном случае.
— Давай, Чары-ага. Будь здоров, удачи тебе…
Через час Чары-ага, сидя в вестибюле Дома дехканина, где он остановился на время, кричал в телефонную трубку:
— Ваня, чертов сын, это ты? Здравствуй, дорогой! Как живешь? Да-да, это я — Чары Пальванов — твой бывший заместитель. Приехал по одному делу — хочу повидать тебя. Давай приезжай ко мне. Я в Доме дехканина, рядом с текинским базаром.
Чары-ага спустился с айвана во двор, где под высокими карагачами стояла огромная тахта, накрытая паласами, а напротив нее, возле голубого фанерного буфета, в жаркой шашлычнице шипело на вертелах мясо. Чары-ага заказал два чайника зеленого чая, четыре порции шашлыка и вышел на улицу встретить Иргизова. Вскоре тот появился, в военной форме. Садиться на тахту не стал. Чай и шашлык принесли Чары-аге в номер.
— Значит, говоришь, решил перебираться в Ашхабад, — усаживаясь, сказал Иргизов. — Обиделся на Бабаораза и махнул на все рукой? По-моему, ты зря кипятишься. Пройдет время, улягутся волнения — все придет в свою норму.
— Придет-то — придет, да из меня хорошего руководителя не получается. — Чары-ага опустил голову и усмехнулся. — Жизнь стала тонкой, как нитка: немножко сильнее дернешь — порвешь. А моими руками не нитку, а веревки рвать. Ваня, ты знаешь меня — я человек добрый, но если разгорячусь, то для меня родные люди врагами становятся. А что я смог поделать с собой, когда Куванч-бай открыто начал действовать против Советской власти!
— Что — опять ружья и сабли в ход пошли? — усомнился Иргизов. — Что-то я не слышал о прямых выступлениях.
— Когда выступают они в открытую — это в десять раз лучше! — азартно воскликнул Чары-ага. — Они с саблями — мы тоже беремся за сабли. Они — за винтовки и пистолеты — мы тоже, как говорится, стрелять не хуже их умеем. Но когда эти паразиты садятся в чайхане на тахте и начинают высмеивать Советскую власть — это совсем никуда не годится. Что мне оставалось делать? Тоже сесть с ними и высмеивать старые байские порядки? Мы друг друга высмеиваем, а саранча ползет — так, что ли? Нет, Ваня. Я поехал, поднял всех и погнал на саранчу. Потом Куванч-бай написал письмо в окружком, мол, Чары Пальванов воюет против аллаха, не считается с мусульманскими обычаями. Ай, что тут говорить! Ты же сам знаешь: они чуть их заденешь, сразу кричат — караул, аллаха обижают!
Слушая своего старого друга, Иргизов хорошо понимал его, во многом соглашался с ним, но больно было за случившееся. Пригласили на бюро — влепили «строгача», сняли с должности. Да и один ли Пальванов страдает за «партизаншину»?
— Чары, не обессудь меня, — сказал Иргизов, — но старые методы руководства, действительно, сегодня себя изжили и никуда не годятся. Открытая война, считай, кончилась.
— Кончилась?! — не соглашаясь, крикнул и встал из-за стола Чары-ага. — Ничего не кончилась — только начинается!
— Кончилась, — спокойно возразил Иргизов. — Сейчас такое время, что надо бороться только вниманием и заботой.
— А разве я тебе говорю не об этом! — Чары-ага выплеснул из пиалы остывший чай и налил новый. — Жизнь — нитка, а я неуклюжий верблюд: потянул и порвал. Такой я. Мне хоть десять «строгачей» давай, но все равно я Куванч-бая по голове не поглажу: рука у меня не для этого. Вообще, я не хочу больше говорить о Куванч-бае. Ваня, помоги мне поступить на текстильную фабрику. Ты же знаешь — моя давняя мечта сделать дочерей и жену ткачихами. Еще в двадцать пятом, когда туркменские девушки в Реутово собирались, я жалел: «Эх, почему мои девчонки маленькие!» А сейчас обе подросли. Мечтают о ткацких
