— Ну, так как, сердар? — спросил Плешивый, оттянув затвор пистолета. — Давай золото, время не ждет… скоро рассвет наступит, а там петухи закричат и люди проснутся… И сын твой с невесткой встанут и выйдут во двор… — Плешивый злорадно засмеялся.
Сын курбаши возразил с умным видом:
— Большевики во двор не выходят… У них — ночные горшки.
Оба тихонько засмеялись, и чуть было не выпустила из комнаты Нартач-ханум. Старушка, сообразив, что гости затевают недоброе, хотела незаметно выйти и сообщить об этом Ратху, но Плешивый схватил ее у самого порога за подол кетени:
— Э-э, мама-карры, ну-ка вернись! Зачем тебе во двор? Разве у тебя нет глиняного горшка?!
Плешивый встал и с силой втолкнул Нартач-ханум во вторую комнату. Каюм-сердар попытался подняться, чтобы защитить жену, но бандит с силой толкнул его в грудь и старик ударился головой о стенку.
— Харам-зада! — выругался Каюм-сердар. — Я сдеру с вас обоих шкуру. Нартач, позови сюда Ратха!
Нартач не успела крикнуть. Плешивый скрутил ей руки и заткнул рот куском бархата, лежавшего на сундуке. Связав, он оставил ее и вернулся в комнату.
— Сердар-ага, извини нас, но мы вынуждены применить силу, — сказал Плешивый. — Придется тебе тоже связать руки и заткнуть рот.
Ловким движением он опрокинул старика на спину. Каюм-сердар попытался крикнуть или выругаться, но Плешивый сунул ему в рот почти полпистолета и попросил своего напарника, чтобы тот подал кушак. Через минуту сердар лежал с заткнутым ртом, на животе: кушак стягивал ему руки и ноги.
Связав стариков, бандиты взломали замок на сундуке, выбросили из него все, что там было, но золота не нашли. Перевернули ковры и паласы — тоже нет драгоценностей. Плешивый принялся вспарывать подушки, которых в комнате было много. Перья полетели во все стороны. Перевернули, сломали, разбили все, где, по соображениям бандитов, могло быть золото. Взбешенные, согнувшись над хозяином, вырвали кляп изо рта.
— Говори, большевик, где лежит золото! — потребовал Плешивый и ударил старика по зубам.
— Харам-зада! — прохрипел Каюм-сердар. — Сын паршивой ишачки. В банке золото. Атабаеву отдал золото! Советской власти все отдал!
— Врет, — мучительно простонав, сказал сын курбаши. — Садани его еще разок.
Плешивый схватил старика за окровавленную бороду и принялся трясти его, ударяя затылком о стену. Каюм-сердар обмяк и потерял сознание…
Он пришел в себя лишь утром. Открыв глаза, не сразу вспомнил — что с ним произошло. Каюм-сердар попытался встать на ноги, но оказался связанным. Он окликнул Нартач, но она не отозвалась. Тогда, собрав все силы, Каюм-сердар стал звать на помощь. Он звал долго, но никто его не слышал, потому что все еще спали. Лишь когда взошло солнце и залило алым светом окна веранды, дверь отворилась, и Каюм-сердар увидел Тамару. Увидев окровавленного и связанного свекора, она с испугом выскочила во двор — за Ратхом. Услышав крики, выбежала из своей комнаты Галия-ханум.
— Кто тебя избил?! Кто связал?! — растерянно спрашивал Ратх, освобождая отца от опутавшего его руки и ноги кушака.
В другой комнате женщины ахали и восклицали над Нартач-ханум.
— Они меня хотели задушить, — плача, жаловалась старушка. — Они требовали у меня какое-то золото. Тамара-ханум, Галия-ханум, откуда у нас золото? У нас, бедных, ничего нет.
Каюм-сердар неторопливо, с каким-то несвойственным ему видом, мстительно выговаривая проклятия, обмыл под рукомойником бороду, утерся и попросил Ратха, чтобы помог ему слезть с крыльца.
Опираясь о плечо сына, он тяжело спустился во двор, остановился и показал в угол:
— Ратх, под нашим старым ландо, под колесом, я закопал золото. Возьми лопату и откопай его… Отдай золото Совнаркому — пускай пойдет на пользу беднякам.
Ратх удивленно посмотрел в угол двора. Каюм-сердар, видя его нерешительность, подсказал:
— Там спрятано золото, которое мне отдал Сейид-оглы за отары. Сегодня ночью он прислал своих людей, чтобы взять золото назад.
Ратх подумал и, отыскав глазами Тамару, решительно сказал:
— Иди вызови милицию.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Минуло восемь лет.
В самый разгар азиатской жары вернулся в Ашхабад, с женой и сыном, Иргизов. Вышел из вагона с двумя чемоданами — высокий, возмужавший, в просторном парусиновом костюме и соломенной шляпе. Нина, в белом шелковом платье, модно причесана, осторожно, чтобы не помяться, вывела, держа под мышки, на перрон Сережку. Малыш был в матроске и туфельках с застежками.
— Ой, какая образцовая семейка! — восхищенно воскликнула Зина, целуясь поочередно с каждым. — Выглядите — шик, не то что мы, ашхабадские!
Зина взяла за руку племянника и повела через перрон, на привокзальную площадь, где на солнцепеке жарилась целая вереница фаэтонов, а кучера стояли у арыка, под деревьями, жадно высматривая пассажиров.
— Ну, как ты тут? — Иргизов догнал сестру. — Скучала, наверно? Или — наоборот… Приехали — стесним тебя, не рада будешь.
— Да хватит тебе, — обиделась Зина. — Ждала его с ласковыми словами, а он о какой-то тесноте.
Иргизов не стал пока ее ни о чем расспрашивать. Сунул в багажник фаэтона оба чемодана, усадил на заднее сиденье женщин, Сережку взял к себе на колени, и поехали по Октябрьской, обрамленной с обеих сторон зелеными кронами карагачей. Под колесами коляски и копытами коней загремела мостовая. Далеко, в самом конце тенистого коридора улицы, открылся вид на Копетдаг.
А вот и родная Артиллерийская. Все тут по-прежнему. Дом, правда, побелили и окна покрасили. А в коридорах запах керосина, как и раньше. В комнатах у Зины темно — окна занавешены. Слышно как в темноте жужжит муха. Зина торопливо открыла окна, двери.
Иргизов с Ниной прошли в свою комнату. Тут — никаких перемен. Та же кровать, шкаф, этажерка. Только книги на этажерке другие — медицинские, по акушерству и гинекологии. Зина улыбнулась, видя с какой серьезностью брат читает названия учебников, отстранила его от этажерки.
— Ладно, поставишь свои, археологические… А сейчас что же, отдыхать, наверно, с дороги будете?
— Да, ну, какой еще отдых, — возразилаНина и, отщелкнув замки чемодана, начала вынимать вещи. — Надо перестраиваться на новый лад. Откровенно говоря, мне больше здесь нравится. Хоть и мала квартирка, но своя, а там мы целых восемь лет жили в роли постояльцев. Перебирались от одних хозяев к другим. Ты думаешь, я прихоти ради, после родов уехала с малышом в Саратов, к маме? Останься в Ташкенте, я ни за что бы не выходила малыша. Болел все время. Потом уж, когда подрос, вернулась. Да и Ваня выхлопотал для Сережки место в детском садике. Зинуля, а ты не смогла бы помочь нам в устройстве Сережи в детский сад?
— Надо подумать… По-моему, можно, — не очень уверенно пообещала Зина. — Поговорю с директором.
— Чары-ага, друг мой закадычный, как живет? — поинтересовался Иргизов. — Писал я ему на первых порах, да ни одного ответа. Потом уж только вспомнил, что у Чары — никакого образования.
— Как так?! — удивилась Зина. — А как же он заготовителем работает? Что-то ты путаешь.
