В БЕЗДНЕ ВРЕМЕН. ИГРА НА ОПЕРЕЖЕНИЕ

- Операция?

- По плану. Когда в бинокль Дубинина засекли, группа в доме выдвинулась на чердак. Ключ у нас был, мы до времени там не следили, но сориентировались быстро. Дворник местный все четко описал, его тоже отмечу. И филеров выпустили. Полсотни человек стянули, из Финляндского и Варшавского управлений. Когда Флеш к вам подошел, они по прилегающим улицам рассеялись. А как вы знак руками подали, им отмашка пошла. Взяли двоих - в моторе на Большеохтинском и у моста, слонялся один. Оба с оружием.

- Должны еще быть - уверенно заметил старший по званию.

- Должны - кивнул ротмистр. Но не обнаружили. Может, эти расскажут. Или после где всплывет, там нанятые из уголовных, похоже.

- Вы тут закончите?

- Обязательно. Вы на доклад?

Гумилев кивнул, повернулся, и тяжело ступая, все еще во власти нервного перенапряжения, пошел к машине.

'К Иванову, молодых офицеров учить - в который раз за последние дни подумал он. Зачем мне все вот это узнавать было?'

***

Войдя в приемную, полковник с удивлением отметил какой-то неправильный вид секретаря, хотя в чем заключалась эта неправильность, определить с ходу бы не взялся. Выглядел тот 'не так', и все тут.

- К его высокопревосходительству - не останавливаясь, бросил он.

Секретарь, однако, к удивлению полковника вскочил, и быстро выговорил:

- Никак невозможно, господин полковник.

- Что? - удивился тот, зная, что генерал распорядился пускать его в любое время.

- Придется обождать, Николай Степанович - вежливо, но упорно пояснил поручик. Занят. Знаю, что сверхсрочно, знаю, что без доклада приказано, все знаю. Но сейчас нельзя.

'Вот так - философски подумал Гумилев. И верно, куда теперь спешить? Флеша уже нет, а остальное потерпит. Впрочем - тут же задал он себе вопрос, - я что, надеялся на вечную признательность? Если взглянуть на это отстраненно…'

Взглянуть получилось. И присев в удобное кожаное кресло напротив генеральской двери, он не отрываясь, на одном дыхании, дописал давно уже складывающееся стихотворение:

'В ночь, когда Люцифер зажигает звезду мою,
А луна отливает кровью,
Я листаю старинную книгу и думаю
О забытом средневековье.

Время Жиля де Реца, Лойолы и Борджия,
Но еще и певца Лауры…
И гляжу неотрывно до боли, до дрожи я
На цветные миниатюры.

Проплывают соборы с крестами и совами,
Спорят рыцари и монахи.
Так смешно и не страшно совсем нарисованы
Эти виселицы и плахи.

Размышляя об этой эпохе неистовой,
Я спокоен, мой князь рогатый.
Ночь пройдет незаметно - читай, перелистывай
Имена, города и даты…

А луна замирает над миром в прострации
Оком сказочного гиганта,
Для которого я - персонаж иллюстрации
Из безвестного фолианта'.

***

Поэт не знал, что как раз в то время, когда он беседовал с Флешем, в Царском Селе скончался Николай II, самодержец всероссийский. И для генерала, уже знающего, что Дубинин убит, первоочередным стало выяснение ситуации во дворце. Впрочем, ждать полковнику пришлось недолго.

Потом был разговор с фон Коттеном, совместный с ним доклад начальнику Корпуса, отчет… А вечером, выходя из Управления, Николай Степанович услышал от дежурного офицера, что в своем кабинете застрелился генерал-лейтенант Мартынов.

'Ну вот - подумал он устало, - как и следовало ожидать. Эпоха уходит, перелом. Государь мертв, и тени его правления с ним ушли. Флеш, Мартынов. Коттен остался при деньгах и должности, Глобачев порадовался успеху Охранного департамента… Только надолго ли они, при новой-то власти? Неблагопристойные тайны ушли в прошлое, покушения на княгиню Ольгу не будет… и интриги во дворце пойдут своим чередом. Нет, к черту, хватит, с меня. На курсы, опыт передавать. Пусть молодые при новом государе и начинают'.

***

Его высокопревосходительству

Начальнику Отдельного корпуса жандармов

генерал-лейтенанту К.И. Глобачеву

Рапорт.

Прошу соизволения на перевод в должность заместителя начальника Отдельных