правду, как раскрывали ее величайшие народы прошлого и настоящего'. Это — из основоположной декларации евразийцев, из предисловия к 'Исходу к Востоку'. Это ли отрицание общечеловеческих начал? В 'Евразийском Временнике', книга III (1923), сказано: 'Явственнее, чем другие народы, русские имеют одновременно две родины: Россию и мир' [40]. В частности, относительно христианства Н. С. Трубецкой замечает: 'Для христианина христианство не связано с какой- нибудь одной определенной культурой. Оно не есть элемент определенной культуры, а фермент, привносимый в самые разнообразные культуры' [41]. Христианство, по убеждению евразийцев, есть начало общечеловеческое. Правда, многим элементам романо-германских культур общечеловеческого значения евразийцы не приписывают. Но мир 'культурных духовных ценностей' не сводится для них к этим элементам. Иными словами, тезис об отрицании 'общечеловеческих начал', в таком виде, как он сформулирован А. А. Кизеветтером, есть положение, принадлежащее самому А. А. Кизеветтеру, а никак не евразийцам. И оспаривание этого тезиса есть борьба с ветряными мельницами, а отнюдь не полемика с евразийством. То же самое нужно сказать о другом утверждении, которое А. А. Кизеветтер приписывал евразийцам и которому также придавал, по-видимому, большое значение: по его словам, в евразийстве 'мысль о сочетании европейских и азиатских начал моментально заслоняется другой, прямо противоположной, мыслью о том, что русская культура есть как бы арена столкновения этих начал, притом такого столкновения, при котором азиатским началам обеспечена полная победа' [42]. Опять-таки ни одной ссылки в подтверждение подлинности этой якобы евразийской мысли! Я не думаю, чтобы нашелся хотя бы один евразиец, который признал бы эту формулировку выражением действительной евразийской идеи. Эти примеры кажутся нам показательными в характеристике тех приемов, которыми достигалось 'опровержение евразийства' в эмигрантской печати [43]. Авторитеты действовали. И 'Старый читатель' в варшавской газете 'За свободу' с наивностью писал следующее: '… проф. А. А. Кизеветтера… едва ли можно будет упрекнуть в недостаточно серьезном изучении этого течения' (евразийства) [44] .
К числу 'опровержений' этого рода принадлежат усилия тех, кто 'великой и возрожденной России' противопоставляет 'ту куцую, жалкую степную Евразию, о которой давно мечтали наши злейшие враги' [45]. Евразия, обнявшая пятую часть земной суши, — 'куцая, жалкая'? (нужно заметить к тому же, что она далеко не всецело степная). Оппоненты евразийства в выпадах своих теряли ощущение исторической и геополитической меры [46].
Большая группа 'демократических' критиков желает превратить евразийцев в реакционеров, каковыми они не являются. Так, А. Кулишер, ссылаясь специально на автора этих строк, считает, что евразийцы борются 'во имя 'старой мудрости' религиозной нетерпимости и 'подчиненной экономики', т. е. военно-крепостнического социального уклада: 'мудрости' не специально-русской или 'евразийской', а чисто интернациональной реакции' [47]. В той статье, на которую ссылается А. Кулишер, он мог прочесть следующее: 'Православная Церковь есть осуществление высшей свободы. Ее начало — согласие, в противоположность началу власти, господствующему в отделившейся от Нее Римской Церкви. И кажется евразийцам: в суровых делах мирских не обойтись без суровой власти; но в делах духовно-церковных только благодатная свобода и согласие суть благие руководители' [48]. Это ли религиозная нетерпимость? 'Опосредственная демократия' евразийцев может не нравиться г. Кулишеру. Но что общего у нее с 'военно-крепостническим социальным укладом'? И евразийский лозунг 'демотической власти, опирающейся на широкие массы трудящихся', есть ли это лозунг 'чисто интернациональной реакции'? Еще ярче приемы полемики, аналогичные методам г. Кулишера, сказываются в статье Г. Д. Гурвича 'Пророки' [49]. Здесь он разбирает, между прочим, статью того же четвертого 'Временника': 'Хозяин и хозяйство'. Автор ее 'допускает в известных и реально возможных пределах воздействие 'хозяина-общества'. Однако все это пустые слова для отвода глаз'. В дальнейшем Г. Д. Гурвич пытается вскрыть хозяйственно-реакционную сущность этой статьи, якобы односложно направленной на защиту частного собственника и предпринимателя. Почему же 'пустые слова', Г. Д. Гурвич? Ведь пользуясь тем же методом, не могли ли бы и мы признать любые Ваши утверждения 'пустыми словами для отвода глаз'? Ведь под воздействием 'хозяина-общества' здесь в первую очередь подразумевается государственное вмешательство в хозяйство, т. е. этатизм. Не доказали ли евразийцы подлинности своего этатизма обоснованием государственночастной системы хозяйства, основанной на решающем значении государства во всех отраслях хозяйственной жизни? Вы против этатизма. Но Вы не вправе сводить на этом основании евразийство к защите частного собственника и предпринимателя!
С этими попытками зачислить евразийцев, без всяких к тому оснований, в категорию реакционеров интересно сопоставить ту полемику, которую вели и ведут с евразийством 'правые' газеты. Наиболее злобные нападки на евразийцев раздались именно с этой стороны. Именно эти оппоненты уже в 1925 г. 'начали выражать различные подозрения почти полицейского характера' [50]. Именно для них евразийцы — это 'секомые', которые получают 'оглушительное заушение' [51], их листовки 'надлежит выставить на позор' [52], их стремление 'достаточно пригвоздить' [53].
Все эти 'сечения', 'заушения', выставления 'на позор', 'пригвождения' существовали только в воображении оппонентов. Но какой подбор образов? К чему стремились? Какие проявляли вкусы!
Иван Гримм писал: 'Для нас, контрреволюционеров. Империя Российская — и в смысле государственном и в смысле религиозном — есть огромная историческая ценность, разрушение которой мы считаем величайшим русским бедствием и за восстановление которой мы боремся' [54]. Если люди хотят восстанавливать ту империю, которая существовала до революции, трудно разговаривать с ними: ведь именно империи этой и были свойственны те болезни, которые привели к революции. И. Гримм заканчивал свою статью словами, вполне приемлемыми также для евразийцев: 'Пусть тот, кто с нами, уходит от евразийцев, тот же, кто с евразийцами, — уходит от нас' [55].
В тех же тонах выдержана полемика с евразийством И. А. Ильина [56] . Разбирая отношение евразийцев к революции, И. А. Ильин говорил следующее: 'Да, революция есть объективный исторический факт. Этот факт совсем не только 'исходит' из мерзости и преступления, а весь состоит из преступлений и мерзостей' [57]. И при такой мере исторического понимания нелегко разговаривать с автором [58].
Положение Церкви в дореволюционной России И. Д. Гримм определял следующим образом: 'Споспешествуемая государством Церковь жила в довольстве, защищенная от обид и невзгод' [59]. В смысле непонимания существа церковной жизни это суждение превосходит все, что можно себе представить!
По степени глубины и правды выступление И. Д. Грима можно поставить на один уровень с другим выступлением, хотя и существенно иного содержания, а именно выступлением З. Н. Гиппиус [60]. Она говорит о смене вывесок 'СССР' на 'Евразия'. 'Мы уж знаем, что за вывесками осталось бы то же, лишь обозначенное другими буквами: вместо ЧК — положим ДУ, 'Добродетельное учреждение', или Бе Пе, 'Благое Попечительство', и т. д. Но в отношении церкви перемена будет поглубже, поядовитее. Из помехи, из гонимой предполагается, украсив приятными словами, возвести ее в чин служащей порядкам не коммуно-большевицким, а евразо-большевицким… Даром разукрашивать Церковь не будут: служба предстоит серьезная. Прежде всего ЧК не требовала от нее благословений: ДУ и БП потребуют. За объявление ее единой истинной, вселенской потребуют активной борьбы со всеми, без разбора, еретиками — иудеями, язычниками и христианами других церквей. Возложат на нее и просветительную работу по разъяснению политграмоты (евразийской)' и т. д. О евразийском понимании религиозной свободы мы уже говорили (см. выше). З. Н. Гиппиус, приступая к написанию статьи о евразийстве, видимо, не считала нужным читать евразийские издания. Ее домыслы о евразийской ЧК невозможно и обсуждать серьезно. А защищаемый евразийцами порядок отношений между Церковью и государством прямо противоположен тому, который изображает З. Н. Гиппиус. Позволю себе процитировать документ, который был уже написан к тому моменту, когда г-жа Гиппиус публиковала свою статью: 'Необходимо, чтобы государственная власть относилась благожелательно и содействовала каждой вере, исповедуемой народами России-Евразии, понимая, что только вера может служить основой социальных
