Днем и ночью хорошая погода (сборник)

(Обращаясь к Конраду.) А вы не смеетесь вместе с нами, друг мой? Разве это не забавно? Нет? Тогда и я не буду! Как хорошо, что у меня есть Конрад. Он говорит мне, что смешно, а что нет, помогая избежать массы оплошностей и глупых положений!

Венцеслав (вытирая слезы): И все же это было очень смешно.

Конрад (сухо): Вот как? Вы находите? (Обращаясь к Фридриху.) Лично я ничего забавного в этом не вижу. Мне горько вас оспаривать, господин фон Комбург, но я нахожу вашу остроту надуманной: «лихая сарабанда», ну и что? Не понимаю, что вас так рассмешило в этой жалкой игре слов и что заставило вас рекомендовать ее вашей столь тонкой и столь восприимчивой супруге! Впрочем, если бы только я имел влияние на ее веселость, я осмелился бы запретить ей смеяться над этим. Скажем так: если вы находите это забавным, то, значит, я начисто лишен какого бы то ни было вкуса, на что вы и пытаетесь мне указать. Так?

Фридрих (переполошившись): О нет… Вернее, да… то есть… вы правы… Впрочем, я сильно смеялся только внешне, снаружи, так сказать, а внутри — почти не смеялся, то есть снаружи я хохотал, а про себя — зевал от скуки. Вот.

Венцеслав (раздраженно): А я считаю, что это очень даже забавно! И полностью согласен с твоим первоначальным мнением, Фридрих!

Конрад (сухо): Да уж, ты хорошо посмеялся.

Венцеслав: Да! Я смеялся, потому что оценил всю соль этой шутки! Я смеялся ради собственного удовольствия! Я так редко смеюсь, что решил не лишать себя этого удовольствия. И если я был не прав, пусть мне это докажут!

Анаэ: О господи! Столько шума из-за какой-то шутки! С ума вы все посходили, что ли?

Входит Адель, бледная как смерть, буквально повиснув на Корнелиусе.

Адель: Вы видели? Вы это видели?

Фридрих: Нет! Я ничего не видел, дорогая Адель! А что?

Адель: Анархист! Эрцгерцог! Из револьвера! Какой ужас!

Корнелиус: Ну и что? Что такого? Каждый год один и тот же анархист стреляет в эрцгерцога и каждый раз мимо. И ни разу его не поймали. Впрочем, не известно, тот же он или нет.

Адель: О господи! Какой ужас! Все одно к одному, мы все в опасности!

Корнелиус: Если бы все и правда было одно к одному, это было бы тревожно и я мог бы понять ваше волнение, но где тут одно к одному? Один анархист стрелял из одного пистолета, но, поскольку ни в одного эрцгерцога он не попал, все это не стоит выеденного яйца!

Адель: Не стоит?! Ах так?! Уж вы-то, конечно, не промахнулись бы, так ведь?

Корнелиус (задумчиво): На таком расстоянии и при таком освещении, сбоку, учитывая комплекцию эрцгерцога… Нет, я точно не промахнулся бы! Я даже всадил бы ему пулю прямо между глаз.

Адель: И он этим гордится! Он гордится этим, негодяй! Гордится! Вы слышите, господа, как этот человек говорит об эрцгерцоге, осыпающем его неслыханными милостями? А он рассуждает о нем, будто тот мишень или какой-то черепок!

Корнелиус: Я ничего не имею против эрцгерцога. Я просто сказал, что он отличается крепким телосложением и, следовательно, представляет собой удобную мишень для любого мало-мальски умелого стрелка!

Адель: «Мало-мальски»! «Мало-мальски умелого стрелка»! А еще и изменника, и клятвопреступника! А еще уголовника!

Корнелиус: При чем тут клятвопреступник? Кто клятвопреступник? Вы обо мне говорите? Я никогда не клялся, что не убью… вернее, что убью эрцгерцога!

Фридрих: Да успокойтесь вы оба! Уверяю вас, что никто здесь и в мыслях не имеет убивать эрцгерцога!

Анаэ: Рог вам в бок, господа! Ей-богу! О чем вы тут толкуете? О расстоянии, о чувствах! Да какая разница? Какая разница, какого зверя травить — волка или оборотня, — коль скоро он стал опасен?! Поехали, господа! Труба зовет! (Обращаясь к Фридриху.) Очень неудобно, что тут нет колоколов, в набат не ударить.

Фридрих: И правда, любимая, тут единственный колокольчик — тот, что на двери! Правда, обычно в Вене этого бывает достаточно. Здесь только попы на колоколах висят! А впрочем, зачем нам набат?

Анаэ: Затем, что наш славный эрцгерцог и правда чуть не схлопотал пару горстей свинца в грудь или голову, и теперь нам надо изловить этого негодяя, да еще и негодного стрелка в придачу, который срывает нам бега. Если жандармы не способны его поймать, значит, придется это сделать нам самим!

Конрад: А ведь, ей-богу, вы правы, сударыня! Мы пустим ему кровь! К оружию, господа! К оружию! Все на поиски негодяя!

Анаэ: Мы быстро выгоним его из зарослей, где он укрылся! Впятером-то!

Венцеслав: Боюсь, вы хотите сказать, из пивной, а не из зарослей. В людном месте легче всего укрыться.

Думаю, в это самое время он ест кислую капусту, пережевывая вместе с ней свой провал.

Корнелиус: Он так заболеет! Неприятности в сочетании с кислой капустой губительны для пищеварения, знаю по собственному опыту, так ведь, Адель?

Заинтересованное молчание.

Адель: Понятия не имею, на что вы намекаете.

Корнелиус: Вспоминайте, вспоминайте! Помните тот день, когда вы собирались ехать в Ганновер навестить вашу матушку после обильного обеда в ресторации у Царера, где было много кислой капусты? Вы тогда еще упали и вывихнули лодыжку и на восемнадцать дней потеряли способность передвигаться, а все потому что, не знаю зачем, сунули ногу в подножку кареты.

Адель: И что такого? И вообще, как это вы не знаете зачем? Что это значит: «Я не знаю, зачем вы сунули ногу в подножку кареты»? Что вы хотите этим сказать?

Корнелиус: Что сказать? Правду! Вам всего и надо-то было — спокойно выйти из кареты! Так нет! Вам понадобилось… Короче! Вместо того чтобы спокойно спуститься… От ваших воплей у меня так схватило печень, что я три дня провалялся в постели! Это был сущий кошмар! У вас нога, у меня колики! Страшно вспомнить!

Анаэ: А я помню, отлично помню! Бедняга Корнил! Ты даже попросил прислать тебе греффа, чтобы подлечиться!

Корнелиус: Никаких Корнилов! Никаких Корнилов, черт подери! Я сказал! Ладно! Короче! Боль, которую я испытал, увидев вас распростертой на земле, а также боль оттого, что вам пришлось отложить вашу поездку, поразила меня до глубины души, дорогая Адель! Вот я и думаю: может, и этого горе-анархиста его досадный промах привел в состояние прострации и пригвоздил к месту?

Адель: Досадный промах! Досадный промах! Ему не удалось убить австрийского эрцгерцога, и это называется «досадный промах»!

Корнелиус (невинно): Ну да, вы же не станете отрицать, что промахи бывают разные! Вот этот мне кажется весьма серьезным!

Анаэ громко хохочет тем самым смехом, от которого вороны падают на лету. Все застывают.

Анаэ: Давайте же, господа, давайте! Берите рогатины, шпаги, ножи! Ату его! Скорее, господа, в леса! Где собаки? Где охотничьи рога? Едем, едем!

Она выходит в развевающемся платье, звоня на ходу в колокольчик, за ней устремляются возбужденные мужчины, разбирая по пути развешанное по стенам оружие. Все веселы и румяны. Один Фридрих плетется нога за ногу. Несколько мгновений спустя он возвращается, бросает шляпу и револьвер и спокойно растягивается на диване, напевая.

Фридрих: