откровенная книга.
— Она опубликована в вашем издательстве или в чьем-либо другом?
Кейс засмеялся.
— Конечно, в чьем-либо другом. Если бы ее издали мы, зачем бы мы вообще оказались здесь, в ваше время.
Саттон поднял брови.
— Я уже написал ее. Без чьей-либо помощи и чьего-либо совета… и без какого-либо редактирования. А теперь, если я напишу ее еще раз и напишу так, как вы хотите, то могут возникнуть какие-либо осложнения.
— Нет ничего невозможного, — возразил Кейс. — Нет ничего, что не сможет быть удовлетворено.
— А теперь, раз вы собираетесь убить меня, вообще не будет никакой книги. Как вы это объясните?
Кейс нахмурился.
— Это будет очень трудно и неблагодарно. Но мы как-нибудь с этим справимся.
Он снова поднял пистолет.
Саттон покачал головой.
«Они не будут стрелять, — сказал он себе. — Это блеф. Пол холодный…»
Кейс нажал спусковой крючок.
Могучая, как удар кулака, сила обрушилась на тело Саттона и отбросила его назад, так что покосилось кресло, в котором он сидел. Саттон поплыл куда-то, будто находился на корабле, попавшем в магнитную бурю. Огонь блеснул в его мозгу, и он ощутил дыхание смерти, охватившей его своими когтями, и эта боль потрясла его нерв, процарапала каждую его кость. Явилась одна мысль, ускользающая мысль, за которую он пытался ухватиться, но она вырывалась из его разума, как угорь из пальцев.
«Изменение, — сформулировалась мысль, — изменение, изменение».
Он чувствовал происходящее изменение, чувствовал, как оно начинается уже в то время, как он умирал.
И смерть стала такой мягкой, черной, прохладной, сладкой и в то же время вызывающей чувство благодарности к ней. Он погрузился в нее, как пловец погружается в прибрежный прибой, и волна накрывает его и удерживает тело. И Саттон почувствовал пульсацию и биение того, что, он знал, не имеет границ, и в то же время оно потрясло его своей уверенностью.
А на Земле психометр остановился, и Кристофер Адамс впервые в жизни отправился домой, прежде чем окончился рабочий день.
27
Херкимер лежал на кровати, пытаясь заснуть. Но сон не приходил. А он удивлялся тому, что ему приходится спать, есть, пить, как человеку. Но Херкимер не был человеком, хотя и был очень близок к нему и по уму, и по способностям. Так близок, как это только может быть. Его происхождение было химическим, а происхождение человека — биологическим. Он представлял собой лишь имитацию, а человек служил оригиналом.
«Дело в методе, — сказал он себе. — В методе и терминологии. Именно это отличает меня от человека, поскольку во всем остальном мы совершенно одинаковы.
Метод и термин, а также татуировка, которой я помечен между бровями. Я такой же, как человек, такой же хитрый и умный. И все же я только паяц. И я буду таким же ненадежным и подлым, как человек, если мне представится для этого возможность. Да, конечно, у меня есть татуировка, и мной кто-то владеет, и у меня нет души… хотя иногда я в этом сомневаюсь».
Херкимер спокойно лежал, глядя в потолок, и пытался припомнить некоторые вещи, но память не приходила к нему на помощь.
Сначала был инструмент, потом машина, которая по сути дела являлась более сложным инструментом, и она не представляла собой ничего иного, как эволюционное продолжение человеческой руки.
«Да, я человек, конечно».
Затем появился робот, а робот уже машина, похожая на человека. Машина, которая выглядела и разговаривала как человек, которая ходила как человек и выполняла все, что требовал от нее человек. Но это была карикатура на человека, как бы точно она ни была изготовлена, как бы хитро ни была сконструирована. Никогда не существовало возможности того, чтобы ее приняли за человека.
А что после роботов?
«Мы уже не роботы, — подумал Херкимер, — но мы еще не люди. Мы не машины, но в то же время мы не созданы из плоти и крови. Мы представляем собой набор химических элементов, принявших такую форму, которую избрали наши создатели, и нам была дана искусственная жизнь, настолько близкая к жизни настоящей, что настанет день, когда она с удивлением обнаружит, что между ними и нами нет никакой разницы. Мы созданы по образу и подобию людей, и сходство так велико, что нам приходится носить татуировку».
28
А в это время Саттон чувствовал, как жизнь возвращается к нему, как она вливается в его руки, ноги. Но он еще не дышал, сердце пока не билось.
Пол, вот что это такое… вот то слово, та поверхность, на которой он лежит. Плоская поверхность оказалась полом.
Послышались звуки, но он пока что не называл их так, поскольку не знал этого слова, а затем, некоторое время спустя, он уже понял, что это называется звуком.
Теперь он мог пошевелить одним пальцем, затем вторым.
Он открыл глаза и увидел свет.
Звуки — это голоса, а голоса произносили слова, а слова — это мысли.
«Как много уходит времени, — подумал Саттон, — на то, чтобы все это осознать».
— Нам нужно более или менее серьезно отнестись к этому делу, — произнес голос, — и уделить ему значительно больше внимания.
— Вся беда, Кейс, в том, что у нас с тобой не хватает терпения.
— Терпение здесь не принесет никакой пользы, — откликнулся Кейс. — Он был убежден, что все наши действия не более чем блеф. Что бы мы ни говорили и ни делали, он все равно считал это блефом. В данной ситуации мы бы ничего не достигли, поскольку у нас оставался один выход.
— Да, я знаю, — согласился Прингл. — Нам надо было убедить его, что это не блеф.
Послышался вздох.
— Жалко, однако, — проговорил он. — Саттон был таким способным человеком.
В течение какого-то времени они молчали. Теперь Саттон осознал, что не только жизнь, но и сила возвращается к нему. Возможность встать на ноги, поднять руку, возможность дать выход гневу. Сила, чтобы убить двоих людей.
— У нас не так уж плохо получилось, — произнес Прингл. — Морган и его банда заплатят нам хорошо.
Кейс сомневался:
— Мне что-то не по душе все это, Прингл. Мертвый есть мертвый, если ты оставляешь его таким, но если ты его продаешь, это сделает тебя кем-то вроде мясника.
— Меня это не беспокоит, — ответил Прингл. — А вот как это повлияет на будущее, Кейс? Оно во
