было бы слишком, но знайте, что я о вас думаю. Вон отсюда!
Если раньше в учебном лагере Торпу было несладко, то теперь инструкторы объединенными усилиями превратили его жизнь в сущий ад. Слух разлетелся мигом. Надо же, умник выискался! Ему подносят на блюдечке офицерскую карьеру, а он нос воротит!.. Через сутки у Торпа не осталось ни одного друга во всей учебке. Но тут как раз устав сыграл ему на руку. Он четко оговаривал, что можно делать с парией, а чего нельзя. Торпу хватало здоровья, сообразительности и упрямства, чтобы давать сдачи каждому обидчику. Ко всеобщему неудовольствию и зависти, он прошел курс обучения с самым высоким общим баллом за всю историю лагеря и получил вкладыш в военный билет, где красным по белому был написано, что он скандалист и нахал, но все-таки заслуживает скорейшего производства в офицеры.
– Мистер, я хочу, чтобы вы зарубили себе на носу, – процедил Больтц, вызвавший Торпа специально для того, чтобы прочитать ему эту бумагу. – Если попробуете… если только попробуете еще раз увильнуть, военно-полевой суд вам обеспечен. Ясно?
Сновидение вновь раскололось, сменилось кратковременными картинками. Четыре года, четыре корабля. Он фантастически рисковал, он вызывался добровольцем на самые отчаянные операции. В него стреляли, он много раз глядел смерти в лицо. Крейсер «Ллойд» – ему весь нос разнесло разорвавшейся рядом бомбой в незначительной стычке в полутора световых годах от базы. Погибла половина экипажа, а уцелевшие все до одного тряслись от шока. И все же «Ллойд» дотянул до форта Карн. Матроса Торпа отметили за выдержку и героизм и рекомендовали к производству в младшие лейтенанты с испытательным сроком. Он добровольно занял вакансию на корабле, который вскоре ушел на театр военных действий.
Крейсер «Каролина» выдержал три попадания, вся его корма превратилась в сгусток оплавленного металла. Но до базы он доковылял, хотя ионные двигатели харкали огнем во все стороны и мотали корабль, как штормовое море – шаланду. За это младшего лейтенанта Торпа утвердили в звании. И он снова попросился в дело.
Несколько мгновений спящий разглядывал этого странного молодого упрямца и дивился – зачем было так упорно лезть на рожон?… Потом картина заколебалась, потемнела, и Торп пришел в себя от боли и мучительной жажды.
Он заставил веки разлепиться и увидел призрачное голубое сияние. Попробовал сглотнуть и понял, что у него полный рот золы давнего лагерного костра. Далеким баньши завывал П-двигатель, звуком царапая нервы. Торп неуклюже повернулся осмотреть кабину «стручка»; потихоньку возвращалась память. Неровно мигал синий свет. Лейтенант поерзал в «сбруе», взглянул на пульт управления, с трудом сфокусировал взор на миниатюрной приборной панели. Они на полпути… вот только на полпути куда? Остальные приборы, которым полагалось крепко «спать», непрерывно дергали стрелками, лихорадочно мерцали – явно барахлили. «Сбруя» передавала телу рывки – корабль здорово вихлял. Воображение позволило увидеть электронную начинку «Поиска», как она искрит и светится под гибельным шквалом гамма-лучей, в потоках нейтронов и мезонов. Джереми представил себе, как дымят и плавятся беззащитные микросхемы, разлагаются на молекулы и эти молекулы без смысла и прока связуются друг с дружкой, – и содрогнулся.
Он увидел неподвижно лежавшие в гамаках тела своих товарищей по несчастью, нащупал на обшлагах выключатели, зажег лампочки, посмотрел каждому спутнику в лицо через стекло шлема. Спят как убитые. И выглядят мертвецами. Отчего же ему самому так тошно? Ушиб головы виноват или что-то помимо?
Торп повернулся, кряхтя и постанывая, к настенному шкафчику. Аптечка. Грушевидная емкость с водой. Тюбики с пищей. Он встряхнул каждую «грушу». Одна пустая, другая – наполовину, две – полные. Похоже, Хэдли со Шкодой, прежде чем уснули, сделали по глотку. Он взял в рот наконечник полупустой груши, сдавил ее и увидел небо в алмазах. Ни этот глоток, ни следующий не добрались до горла, ротовая полость, сухая, как пески Сахары, мигом впитала влагу. Лишь с третьей попытки ему удалось протолкнуть, точно осколки кирпича, немного воды в пищевод.
Джереми поднес к глазам тюбик, прочитал этикетку: «Жареный цыпленок с ветчиной, шампиньонами, специями и бургундским соусом» – смех, да и только. Попробовал ухмыльнуться – вышла жуткая гримаса. На вкус этот «цыпленок» – мокрая промокашка, как и любая космическая еда. Клейковатая масса покрыла язык тонкой пленкой; Торп кое-как проглотил пищу и отправил вдогонку еще чуток воды. Вернулись обоняние и вкус – сомнительное облегчение. Он вдруг обнаружил, что в кабине «стручка» остро пахнет старым потом, горячим маслом и резиной скафандра. Накатила дурнота… Некоторое время спустя удалось сделать еще по глотку пасты и воды. По-прежнему «сбруя» передавала телу тряску корабля. В голове неуемно бродили страшные мысли: долго ли еще выдержат бортовые системы? Чтобы не думать об этом, Торп решил перебирать в памяти осколки сна. Жаловаться на судьбу он не имел права. Сам напросился. Но вовсе не самоубийственные мотивы двигали им, а другие, более глубокие, более важные. Себе он уже все объяснил. Но с кем бы поделиться?
Стоило напрячь память, как в голове стрельнула жуткая боль. Впрочем, сейчас это не имело значения. Померк и снова разгорелся голубой свет. А потом у Торпа захватило дух – приборы на пульте взбесились. Он с дрожью посмотрел на бесчувственные тела товарищей и едва удержался, чтобы не закричать, не растрясти их. Все бесполезно. Корабль разваливается на части.
По глазам скользнул блик от смятой фольги. Недавно в ней лежало полдюжины «коматозных» таблеток. Остались только две. Должно быть, Хэдли и Шкода проглотили по две. Но полпути уже пройдено. Торп схватил таблетку, сунул в рот, запил и совсем уже был готов осушить «грушу», но тут вспомнил о лекарстве от радиации. Взял две таблетки, проглотил, сопроводил последними драгоценными каплями воды, закинул «грушу» в шкафчик и принялся застегивать скафандр. По большому счету это было ни к чему, однако привычка есть привычка. Что ни говори, тренировали его серьезно. Квазигипнотические препараты, зубрение до автоматизма, упрощение всего и вся до мнемонических кодов, всенощный бубнеж динамиков в подушке, повторение, повторение, повторение, пока навыки и реакции не превратились в инстинкты. Кое- как нахлобучивая на голову шлем, он испытал привычное ощущение – что-то угловатое давило на грудь из накладного кармана. Что это? Джереми вспомнил, когда потянулся к карману рукой в перчатке.
Фотографии. Две блондинки, точно идеальные куколки, покоились на его ладонях. У одной волосы как золотистый мед, у другой – как сливочное масло. Когда-то он для пущей сохранности обтянул снимки инертным полимером. Глядя на красивую блондинку и с трудом ворочая отяжелевшим языком, Торп сказал:
– Я тебе все объяснил. Что это не самоубийство. Что у меня цель. Серьезная причина.
Да, тогда это все имело для него смысл. Сейчас – никакого. Он совершил ошибку. Он с самого начала ошибался.
Мерк голубой свет – брало свое снотворное. Джереми выпустил из рук фотографии, потянул книзу шлем, услышал щелчок фиксаторов. Джереми Торп, ты на пороге смерти. Он хихикнул, подумав, что это тоже ошибка. Никакой он не Джереми Торп. Джереми Торпу под облачным покровом Венеры бояться нечего. Он – гений. Он что-нибудь придумает.
– Старина, твоей вины здесь нет. То была моя затея. Ты написал письмо. Я сделал все остальное. Да, ты не виноват. Хорошее письмо… Все получилось…
Реальность отступила. На расплывчатом фоне звуков возникла безликая синева. Голубое небо. Солнечный день. По автостраде с урчанием мотора несется большой автобус пригородного сообщения, мягко покачивается на воздушной подушке. Кресла обтянуты кожей. Пассажиры – женщины и старики…
Видение резануло по живому, заставило по-новому взглянуть на войну. В самом скором времени не останется мужчин – только старики и мальчишки. И что потом?
Расплылась и эта картина, и миг спустя он взглянул в синие глаза. И в зеленые. Синие принадлежали миссис Торп, матери Джереми, – ни за что не дашь ей столько лет. А зеленые – ее дочке Мэри, очаровательной девятнадцатилетней блондинке. Встретили они Джеральда очень любезно, радушно. И помогли окончательно осознать, что плачевный исход войны предопределен. Они знали об этом, хотя вице-адмирал Корд был уверен, что от гражданского населения надежно прячут истину.
Да, они знали. «Я жду только одного, – сказала Мэри. – Того дня, когда военные откажутся от предрассудка и признают, что женщина способна управлять боевым кораблем и драться не хуже любого мужчины. И тогда я пойду на флот!»
Эти слова потрясли Торпа, и он угодил в расставленные сети.
