Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

всего, что мы считаем правильным, ценным и красивым, поскольку они придают нашей жизни смысл, принятие даров от других ощущается как потеря лица, контроля, власти или ценности. Мы считаем, что таким образом демонстрируем слабость или нужду нашей группы, выказываем свою незначительность, зависимость и неполноценность в отношениях с другими.

Таким образом, возможность оказывать помощь, проявлять любовь и заботу — «высшая привилегия» религии, считающей себя на земле самодостаточной. Да, мы научились в некоторой степени терпимо относиться друг к другу; иудеи, христиане, мусульмане и атеисты научились вести параллельные жизни. Но чтобы достучаться до человеческого сообщества, нам следует научиться ценить то, что есть у других, временами принимать и зависеть — да, именно зависеть от того, что нам дадут.

Во взаимоотношениях между религиями позиция единственного распределяющего абсолютного благословения становится не только неразумной и надменной, но и ужасающе контрпродуктивной. Все хотят учить, и никто не желает учиться! Все хотят остаться при власти и отдавать, и никто не желает казаться слабым и принимать. Вот почему религии не знают, как раскаяться в своих исторических неудачах — чтобы подойти к ним, обычно требуется полвека, если такое вообще происходит. Покаяние означает, что кому–то требуется получить прощение, признать святую слабость и не делать вид, будто он выше человеческих недостатков.

Актом принятия мы признаем присутствие Бога в других.

Вот почему евангелизм в христианстве — распространение Благой вести — в настоящее время доступен только зрелым душам, умеющим смиренно принимать. Распространение Благой вести — в первую, и главную, очередь процесс принятия этой вести не как единичного события, а как жизненного пути. Нам следует применять к окружающим слова: «То, чего я не знаю о Боге, благе и благодати, возможно, знает этот человек». Я пришел к выводу, что миру понадобятся христиане, как только христиане научатся нуждаться в мире. Это касается не только христиан — можно подставить вместо них приверженцев любой другой религии.

Принимая благословение от других, мы становимся товарищами с Богом. Принимая, мы всякий раз завершаем один круг благословений, которые Бог начинает с ними. Мы отдаем, получая.

Все подобно океану

Страх зависимости от окружающих парализует нас. Боящиеся не способны любить, а те, кто не может любить, не могут и получать. Цепь благословений прерывается, по спирали самодостаточности мы опускаемся все ниже. Мир, в котором все мы ведем параллельные жизни и воюем, чтобы сохранить границы, — этот мир остался в прошлом. Нет больше войн, в которых мы можем победить. Мы вернулись к тому, с чего начали. Современный мир подобен чреву, где все наши жизненные пути переплетены.

Все мы находимся здесь, на одной тесной планете, нравится нам это или нет, и эту реальность мы осознаем всякий раз, когда покидаем изолированные религиозные или идеологические круги и выходим на улицы. Среди нас все больше и больше других. Чуть ли не у каждого из нас они живут рядом, в семье, или будут жить, когда вступит в брак наш ребенок или внук. Отец вроде меня уже не может сказать, что сын мусульманки никогда не женится на моей дочери или что еврей не будет ее школьным учителем, или что атеист не поможет мне найти работу, чтобы накормить дочь.

Более того, жители других континентов — не просто другие, безликая толпа «там, далеко». Они — наши ближние, члены наших огромных семей, хотя нас и разделяет океан. Люди, которые жили до нас и будут жить после нас, тоже связаны с нами. Все, что мы делаем, связано с нашим прошлым, все, чего мы достигнем, перейдет в руки тех, кто придет нам на смену. Таким образом, облегчить страдания людей в далеком уголке мира или в отдаленном будущем — значит, не просто совершить акт благотворительности, а продемонстрировать солидарность.

Отец Зосима, мудрый и почтенный старец из романа Достоевского «Братья Карамазовы», говорит: «Все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в другом конце мира отдается… ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты–то и есть за всех и за вся виноват»[100]. Те, кто уязвлен или благословлен нашими мыслями, молитвами или действиями, могут быть совершенно неизвестны нам, но наша жизнь все–таки повлияет на них, а их жизнь повлияет на нас. Что бы мы ни делали, ни говорили, ни думали, о чем бы ни молились, все имеет значение для «них». Сегодня более чем когда–либо наша доля жизни в мире взаимосвязана со всеми остальными. Гуань Даошэн так выразила эту мысль:

Возьми комок глины,
С водой помеси,
И сделай фигурки
Твою и мою.
Разбей их, сомни,
Водой размочи
И снова слепи
Тебя и меня.
Тогда во мне будет частица тебя,
В тебя попадет частица моя.
И нас никогда и ничто не разделит[101].

Любить Бога всей моей любовью

В 2005 году в Пакистане произошло чудовищное землетрясение, одна из величайших гуманитарных катастроф в современной истории. Тысячи людей погибли или были ранены, миллионы остались без крыши над головой. Боб Саймон из «60 минут» отправился в Кашмир, чтобы сделать репортаж о тринадцати парамедиках из Нью–Йорка, которые, пока весь мир пребывал в апатии и никак не реагировал на случившееся, бросили все и поспешили в район бедствия оказывать помощь в течение неопределенного времени.

Два мира встретились.

Их разделяли гигантские барьеры: культурные, религиозные, расовые, языковые. Встретились «те» и «эти». Поскольку слов для общения не нашлось, пользовались рисунками и языком жестов. Жители Кашмира не знали, как поблагодарить совершенно чужих людей. А те не знали, как ответить: «Нет, это вам спасибо».

И тогда один пакистанец показал парамедику руки.

— Смотри, у меня две руки.

Затем повернул руки ладонями вверх.

— Смотри, у меня на каждой руке пять пальцев. И он заключил:

— И у тебя две руки. И у тебя на каждой пять пальцев.

— Человек. Я — человек. Человек. И ты человек, — просияв, добавил он.

Человеческая жизнь божественна во всех проявлениях. Мой предельно честный и умный нью–йоркский друг Норм Баггел однажды во время обсуждения после церковной службы поднял руку и выпалил: «Я не могу любить Бога».

Мне вдруг вспомнилось, что Норм редко говорил «я люблю Бога», если вообще когда–нибудь говорил. Такого от него никто не ожидал. Он принадлежал к людям, которые обычно уклоняются от богословских