дискуссий, так как не любят говорить и предпочитают действовать. На каждом собрании находятся присутствующие, которые по какой–то причине не вписываются в группу, потому что у них не все в порядке — не понимают намеков, лишены вкуса, забыли принять душ. Норм всегда заводил с ними разговор, демонстрируя заинтересованность и открытость.
Поэтому, когда он заявил: «Я не могу любить Бога», все мы дали ему возможность объясниться, может быть, заявить, что слишком уж много шуму поднимают вокруг Бога. Он продолжал: «Я обязан любить стольких людей, а мое время и ресурсы ограничены. Если я добавлю Бога в список, ему достанется лишь малая толика. Но… — Норм сделал паузу, подыскивая верные слова, чтобы объяснить свое нелепое и кощунственное признание, а затем продолжал робко, словно прося позволения: — Если можно любить Бога, любя людей и мир, значит, я могу любить Бога всей своей любовью».
В этот момент я вдруг понял, как истинна и сладостна любовь Норма к Богу на самом деле. Норм не имеет отношения к Богу потому, что Бог имеет отношение не только к Богу. Или, наоборот, Норм имеет отношение только к Богу, потому что все в нас имеет отношение только к Нему.
Бог проживает свою жизнь в каждом из нас. Любить кого–либо — значит любить и Бога. Обижать кого–то — значит, обижать и Бога. Вот почему ранняя история монотеистических религий настолько значительна. Все началось с олицетворения этой истины. Еврейский народ призвали из Египта, чтобы он создал новое общество, которое благословит других справедливостью, миром, красотой человеческого опыта. Христианство зародилось как удивительное сообщество людей, которые были угнетены и отвержены, и пожертвовали своей жизнью. Когда пророк Мухаммад основал свою первую общину в Медине, он и его последователи старались в духе времени и места совершать радикальные индивидуальные и общественные преобразования, направленные на достижение справедливости, равенства и прав человека. Подобно Израилю и ранней церкви, им принадлежало «сообщество на земле» [102]. Когда для нас все только зарождалось, сердце наших сообществ находилось на небесах, а ноги уверенно ступали по земле.
Мы не можем просто «любить Бога».
То, что отдаляет нас друг от друга, отдаляет и от Бога.
То, что соединяет нас друг с другом, связывает и с Богом.
Бог непосредственно связан с другими, и пока мы не примем их, мы никогда не докажем свою преданность Богу.
Моя вторая молитва
Моя первая молитва преобразила мою жизнь. Я пробормотал ее на скамье в дальнем углу территории военной части, когда осознал, что Бог любит меня. Я просто сказал: «Бог», и мой мир навсегда изменился.
Еще одна молитва, преображающая жизнь, прозвучала на богослужении в христианской церкви Нью– Йорка. Способы толкования Библии и подходы к богословским вопросам, которых придерживались в этой общине, отличались от моих. В моей душе шла борьба. Я придерживался мнения, что все, кто не согласен с взглядами моей церкви, заблуждаются — значит, их следует поправить. Это мой долг! Мы узнали об этом из евангелий, мы должны быть учителями, а другие христиане — учениками. Поэтому, стоило мне зайти в другую церковь, как тревога буквально изводила меня, напоминая о догмах, которые я считал своим долгом защищать.
Но в этой церкви, в это воскресенье Возлюбленный вновь посетил меня. Служба была ничем не примечательна. Прихожане страстно и уверенно пели христианские гимны. Утомленная моим беспокойством о догмах, моя душа потянулась к пению этих людей. Мне захотелось запеть вместе с ними. И не просто запеть, а так, словно Богу нравится мой на самом деле скверный голос! Сразу узнанная волна благодарности окатила меня, когда я осознал: какими бы иными ни были эти люди, они мои братья и сестры — дар Бога, предназначенный для меня. В этот момент груз слов, накопившихся за десятилетие защиты моей религии, свалился с моих плеч. Ох, и глуп же я! Как я мог не принимать этих людей? Мне хотелось обнять и перецеловать ничего не подозревающих прихожан, как в ту ночь, когда меня впервые поцеловала Вера.
А потом вдруг мне захотелось уйти.
Влекомый невидимой рукой Возлюбленного, я поспешно вышел из церкви на оживленный манхэттенский перекресток с островком безопасности для пешеходов посередине. Стоя в толпе людей, я посмотрел вверх, на небо в просвете между высотными зданиями, и произнес вторую молитву, которая навсегда изменила мою жизнь: «Наш Бог». Вот именно.
— Наш.
Произнося это слово, я признавал, что Бог не только «мой». Что ни я, ни моя церковь, ни христианство не заведуем Богом.
— Наш.
Мне представилась монгольская семья, стоящая перед юртой — эту фотографию я видел в
Мне представился имам, которого я никогда в жизни не видел — пышнобородый, живущий где–то в моем городе, служащий в мечети, возможно, на расстоянии нескольких минут ходьбы от моего дома. Его рука ласково коснулась моего плеча.
Мне представилась учительница из государственной начальной школы, убежденная буддистка. Она отдавала себя без остатка, работала дни напролет, медитировала, чтобы поддерживать в себе силы, и обучала мою дочь всему, что важно в жизни.
Когда я возносил молитву Господу, все они стояли вокруг меня.
Я начал молитву, которой научил нас Иисус: «Отец наш…»
К кому относилось это слово «наш»?
После первой молитвы, когда я произнес: «Бог», обратный путь к неверию оказался отрезанным. Бог должен был остаться в моей жизни. После второй молитвы, когда я произнес: «Наш Бог», повернуть обратно к неверию было уже невозможно.
Эпилог
Моя история — и, возможно, ваша
Когда я служил пастором в деятельной и дружной церковной общине «Кроссуок» (CrossWalk) в Южной Калифорнии, мои родители с сестрой приехали в гости из Хорватии. Они и прежде бывали в США, и мы навещали их в Хорватии, но эта поездка обещала быть совсем не такой, как прочие. По прошествии двадцати лет мои родные наконец согласились посетить мой христианский мир.
Едва ли не целыми днями мы готовили еду. Трое гостей лакомились роскошными блюдами американской кухни, аромат сытной еды вызывал воспоминания о том времени, когда мы были одной из счастливейших семей на земле.
Однажды в воскресенье, глядя, как мама ставит в духовку аппетитный вишневый штрудель, я подумал, какой постаревшей и изнуренной она выглядит. Но ее глаза сияли радостью ярче, чем когда–либо. Похоже, за последние двадцать лет нашей семейной борьбы ее сердце только выросло. Она превращала боль в благословение и раздавала его родным. От кого–то я услышал, что «благодать умеет не придавать значения». В таком случае моя мама была исполнена благодати, ведь она долгие годы не придавала значения непростительно эгоистичному поведению — моему и отцовскому. Что стало бы с нами, если бы не
