Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

друга и качали головой.

Вот почему родные выгнали меня из дома, когда я решил стать христианином. Они хотели, чтобы я усвоил суровый урок, касающийся религии, и чтобы он пошел мне на пользу. Хотя мой отец твердо помнил о своей этнической принадлежности к мусульманам, он не был по–настоящему верующим. Как бы странно это ни прозвучало, он был и идейным мусульманином, и столь же идейным врагом религии. Он просто хотел хорошо жить — а это, как уже было сказано ранее, означало радоваться жизни и беречь свою честь — так, чтобы его не беспокоили религиозные люди. Он считал, что мир разделен на два лагеря: нормальных людей и религиозных людей. А я переступил черту, перешел на другую сторону. После четырех месяцев тревожного сосуществования, слез, угроз и уговоров, отец счел последним средством изгнание из дома и семьи. Он объяснил мне условия и объявил: «Выбирай: или мы, или они».

«Если в следующую субботу пойдешь в церковь, домой не возвращайся», — предупредил отец. В четверг я погрузил свои вещи в машину друга и уехал. Я стал блудным сыном, оставил моего земного отца, чтобы быть рядом с небесным. Такой вот выбор.

Я оставил тех, кого раньше звал «мы», чтобы присоединиться к тем, кого называл «они».

Несмотря на то что позади я оставил слезы, крики и бесконечные споры, покинуть дом оказалось труднее, чем я рассчитывал. Я начал скитаться из одного дома в другой, жил у товарищей по загребской церкви, готовых помогать мне, но повсюду мне недоставало тепла, прикосновений, звуков, вкусов и запахов моей родной семьи.

Однако какими бы трудными ни были эти двухлетние скитания и тоска по дому, в результате моего обращения в веру произошло кое–что еще более страшное.

Мой мир сжался.

Из моей жизни ушли сотни людей, не принадлежавших к числу христиан. Я обнаружил, что общаюсь почти исключительно с христианами. Я стал последователем Единого Бога, но мой мир оставался разделенным. Для нехристиан мы, христиане, были чужие, «они». Для нас, христиан, чужими были атеисты, иудеи и мусульмане — «они». Разумеется, мы, христиане, никогда не признавались в этом, но строили свою жизнь так, чтобы избегать «их». Мы отгораживались от «них», «они» отгораживались от нас. Все мы считали, что мир стал бы лучше, будь в нем побольше «своих» и поменьше «чужих».

Конечно, я видел и других людей, но не жил с ними. По крайней мере, по– настоящему. Разумеется, я делал вид перед самим собой и другими, что это ничего не значит, но со временем, пока они отвергали меня, начал отвергать их, в итоге мой мир существенно сжался, и, как я понял позднее, мое сердце сжалось вместе с ним.

Оценочные критерии перевернулись. «Разве можно рассчитывать на человека, который в трудную минуту, когда надо принимать решение, полагается на собственный разум с его ограниченностью и своекорыстием?» — вопрошали мы, христиане, и качали головами.

Через десять лет до меня вдруг дошло, что у меня не осталось близких друзей–нехристиан! Я просто взял и перешел на другую сторону! Осознание было мучительным и унизительным. В месте, куда вонзалась божественная заноза, образовалось острое воспаление, особенно когда я понял: жизнь в изоляции, неважно, на какой стороне, — это вовсе не жизнь, имеющая характер вечной.

Братья и сестры

Слова еврейского языка, которыми обозначается умение Бога и людей сострадать, имеют корень рехем, то есть «чрево». Родственное арабское слово «рахим» — корень двух имен Бога, которые упоминаются чаще прочих — «Милостивый» и «Милосердный»; ими начинаются все суры Корана, кроме одной. Когда Библия и Коран называют Бога «милостивым», возникает максимально понятный человеку образ. В этих текстах говорится в буквальном смысле, что Бог «подобен чреву». Как женщина ощущает сострадание к ребенку, появившемуся из ее чрева, так и Бог сострадает нам. Как ребенок сочувствует брату или сестре потому, что они вышли из одного и того же чрева, так и человек должен сочувствовать любому другому человеческому существу.

Когда отошли воды Божьи, все мы появились на свет.

Провозглашая «Бог есть Бог всех народов», пророки напоминают: «Разве мы вышли не из одного чрева? Разве всякая жизнь — не наша жизнь? А каждое страдание — не наше страдание?»

Ваша утрата — не только ваша, и моя утрата — не только моя. Хорватия — не только для меня, Америка — не только для вас. Американское — не только для меня, а азиатское — не только для вас, христианское — не только для меня, атеистическое — не только для вас, мусульманское — не только для меня и индуистское — не только для вас.

Согласно Библии и Корану, Бог «чревоподобен». Склониться перед Единым Богом означает обнаружить сострадание, которое мы носим в себе. Какими бы ни были наши представления о сотворении — либо Бог создал нас, либо все мы по какой–то случайности зародились в первичном бульоне, — все мы пришли из одного и того же места, следовательно, мы братья и сестры.

Наше общее происхождение предшествует и, следовательно, превосходит нашу идентичность. Словно в семье: как бы трудно нам ни жилось вместе, как бы ни были нарушены отношения, ничто не может по– настоящему разделить нас.

«Они» — это, в сущности, «мы».

Достаточно ли Бога?

Библия начинается рассказом о сотворении мира и человечества в нем — девственно–чистого, гармоничного и прекрасного. Однако в конце первого этапа сотворения Бог объявил, что все это хорошо, а Адаму «не хорошо быть одному». В идеальном мире ему было одиноко, ему чего– то не хватало.

Одного Бога было недостаточно.

Так захотел Бог. Бог сотворил нас такими, чтобы мы, подобно Адаму, не довольствовались одним только Богом. Согласно преданию о сотворении, Бог создал вселенную, где нам нужен кто–то еще, помимо Бога, чтобы удовлетворить наши потребности. Бог распорядился так, что мы нужны друг другу, чтобы населить этот мир.

Эта потребность в другом — часть совершенства Адама. Она демонстрирует целостность Адама, а не то, что он несчастен.

Без других нам не может быть хорошо. Без стремления к другим мы не можем быть целостными.

В 90–х годах, когда я прибыл в США, меня повсюду — в литературе, на учебе, в прессе — преследовали слова о том, что «в Америке можно быть, кем хочешь». Эти неограниченные возможности привлекали, придавали сил, убеждали граждан верить, что каждый из нас способен сам строить судьбу. Удивительно, думал я. И решил воспользоваться этим преимуществом, добиться своего в Америке. В то же время мне казалось, что, стремясь стать тем, кем я хочу, я отворачиваюсь от чего–то священного, благого, но не американского, по крайней мере, с точки зрения распространителей лозунга.

Действительно ли я хочу быть всем, кем мне хочется быть? Предположим, я хочу быть великим архитектором. Очевидно, что моя мечта повлияет на жизнь и мечты других людей — тех, которые убирают мой кабинет, моют посуду в ресторанах, где я встречаюсь с другими архитекторами, роют котлован под фундамент, освобождают место для моих зданий, и это лишь малая часть людей и подробностей, которых потребует осуществление моей мечты. Чтобы моя мечта сбылась, должны найтись люди, которые мечтают стать уборщиками, мойщиками посуды и строительными рабочими. Если они не станут мечтать об этих ролях (или, по крайней мере, не смирятся с ними), тогда чья–то мечта не сбудется. Наши индивидуальные мечты неразрывно связаны с жизнью других людей начиная с членов наших семей и заканчивая жителями другого конца света. Мы живем не в параллельных вселенных, а в Царстве Божьем, в одном мире, на одной конечной и целостной планете, где «все относится ко мне» плюс «все относится ко