Широкоплечий, худощавый, волосы с проседью, квадратные очки в роговой оправе. Одет в джинсы и футболку с надписью «Вперед, Рэд Соке». Шейла слегка опешила, потому что ожидала совсем другого — строгую элегантную тройку (вашингтонский стиль) и утонченный британский акцент (оксфордский стиль).
При появлении Шейлы Уилсон встал. Он был очень высокого роста.
— Гэвин, это Шейла Беквит, наш редактор номер один, — представила ее Эвелина.
— Очень приятно, — сказал Уилсон. (Акцент, по крайней мере, наличествует.) — Как я понял, из-за меня вам пришлось прервать свой отпуск. Приношу глубокие извинения.
— Напротив, я очень рада возможности поработать с вами, мистер Уилсон.
— С вашего разрешения. Просто Гэвин. Вы позволите мне тоже звать вас по имени?
— Разумеется. Я знаю, что ваше время очень ограничено. Поэтому давайте пойдем ко мне и приступим к делу.
— Вы ничуть не преувеличили. Она действительно никому не даст спуска, — с улыбкой сказал Уилсон Эвелине и, повернувшись к Шейле, добавил: — Хотите, я по дороге захвачу кофе?
— Пожалуйста. С молоком и без сахара.
К приходу Уилсона Шейла уже разложила на столе все его три книги и приготовила несколько листов желтой бумаги.
Уилсон поставил кофейник на краешек стола и уселся напротив.
— Спасибо. — Шейла улыбнулась и, чтобы разрядить обстановку, спросила:
— Вы не скучаете по Кембриджу?
— Скучаю. Хотя Вашингтон имеет свои преимущества. В Гарварде на человека падает отблеск славы, зато служба в Белом доме позволяет ему ощутить свою причастность к власти. Что, признаюсь, мне весьма импонирует.
— Ваша откровенность достойна восхищения.
— В любом случае, когда — и если — нынешняя администрация сойдет со сцены, я надеюсь, что меня пригласят сюда на прежнюю должность. Разумеется, если университет примет своего блудного сына.
— Конечно, примет, — улыбнулась Шейла. — Особенно если к тому времени ваши книги выйдут вторым, пересмотренным и дополненным изданием.
— Да, вижу, что меня всеми правдами и неправдами пытаются склонить к основательной переработке. А я-то, откровенно говоря, рассчитывал отвертеться лишь новым предисловием ко второму изданию. Чтобы в случае чего можно было сослаться на давление Вашингтона, который не позволил ничего изменить.
— Ну что ж, в таком случае моя помощь вам не потребуется, — мягко, но твердо возразила Шейла. — К тому же я сомневаюсь, что «Юниверсити Пресс» захочет переиздавать ваши книги всего лишь с незначительной косметической правкой.
Уилсон начал беспокойно ерзать на стуле, потом отпил глоток кофе и посмотрел на Шейлу.
— Что вы собственно имеете в виду?
— Пока могу поделиться самыми первыми впечатлениями. После звонка Эвелины я успела только бегло пролистать ваши книги. Возьмем «Возрождение послевоенной Германии». В свое время это была лучшая книга по данному вопросу. И не ваша вина, что как раз накануне ее выхода Вилли Брандт провозгласил свою «Остполитик».
Уилсон слегка нахмурился.
— Мм-да… Пожалуй вы правы. Что еще?
— Мне очень жаль, но многие положения требуют коренного пересмотра. На вашем месте я бы не стала торопиться. Теперь, когда газеты пишут о вас чаше, чем о рядовых гарвардских профессорах, кое-кто из ваших университетских коллег — то есть, каждый, кого не ввели в Совет безопасности — постарается разнести в пух и прах вашу научную репутацию.
Уилсон широко улыбнулся.
— Откуда у вас такие исчерпывающие сведения об университетских нравах?
— Мой муж — профессор МТИ.
— Правда? Чем он занимается?
— Статистикой.
— Вот это здорово! В присутствии таких людей я всегда тушуюсь. По арифметике я дальше таблицы умножения не продвинулся.
— Равно как и мой муж, — засмеялась Шейла. — Нашу налоговую декларацию ежегодно заполняю я.
— Да что вы! В таком случае мое восхищение вами не знает границ, — сказал Гэвин Уилсон, и на сей раз его улыбка явно относилась не только к арифметическим познаниям Шейлы.
Убедившись, что лед окончательно сломан, Шейла вернулась к делу.
— Надеюсь, вы понимаете, что основательная переработка текста имеет для вас даже большее значение, чем для нас.
— Да, но если я вас правильно понимаю, от меня потребуется огромная работа.
Шейла кивнула.
— Ваш редактор готов взять на себя свою долю.
— Иначе, как неприкрытым давлением, это не назовешь, — отозвался Уилсон. — Ну что ж, давайте начнем. Я постараюсь не впасть а полное уныние.
— Могу я по-прежнему говорить с вами откровенно?
— Даже резко. Лучше услышать критику от вас, чем от других моих оппонентов. К тому же, я от природы наделен гибкостью и сговорчивостью.
— Вот и прекрасно, — продолжила Шейла. — «Англо-американское отношение» желательно снабдить новым эпилогом. Остальное возражений не вызывает.
— Мне дьявольски повезло. Особенно если учесть, что именно благодаря этой книге меня пригласили в Гарвард. А как насчет «Общего рынка»?
— Видите ли… — Шейла медленно подыскивала слова, стараясь выразить свою мысль как можно тактичнее.
— Согласитесь, что даже сейчас, когда мы тут с вами беседуем, обстановка меняется. Притом некоторые ваши предсказания… как бы это поточнее сформулировать… явно не попали в цель.
— То есть, грубо говоря, я попросту сел в лужу. Например, насчет того, что Европейский парламент никогда не будет созван, и тому подобное. Словом, ясновидящий из меня никудышный.
Все это он произнес без тени досады и неожиданно добавил:
— А теперь разрешите задать вам очень серьезный вопрос.
— Какой?
— Что вам известно о ресторане под названием «Харвест»?
— Гм… по-моему, он вполне приличный.
— В таком случае, едем туда.
Марго наверняка сидит за своим всегдашним угловым столиком. Впрочем, не все ли равно? Ведь это в интересах дела.
К ланчу Гэвин приоделся. То есть надел поверх футболки полотняный пиджак. В ресторан они приехали довольно поздно. Большинство посетителей заканчивало десерт и кофе, а Марго, по-видимому, уже ушла.
Кембридж задыхался от удушливого июньского зноя. Поэтому вместо аперитива они заказали чай со льдом. В преддверии долгих редакционных препирательств разговор свелся к чисто светской болтовне.
— Над чем сейчас работает ваш муж?
— Ни над чем серьезным. Месяц на Кейп-Коде целиком отводится на чтение беллетристики.
— Как и подобает настоящему ученому. А я бы и рад подавить в себе страсть к сочинительству, но все еще одержим стремлением публиковать свои труды. У вас есть дети?
Этот, казалось бы, более чем безобидный светский вопрос грубо вытолкнул Шейлу из приятного состояния временной амнезии.
