дня и что, как только связь восстановится, я ей сразу же позвоню.
— Конечно, позвоню.
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. Вы сможете расплатиться, когда вернетесь в Кембридж.
Роберт смерил взглядом несносного идиота. Я расплачусь с тобой пинком в твою гнусную рожу. Но сказать это он не мог — надо, чтобы тот позвонил Шейле.
— Спасибо, Герберт. Объясните ей, что я в полной безопасности.
— Увидимся в колледже.
— Да. Bon voyage[30].
Закрыв дверь, Роберт от всей души пожелал оголтелому эгоисту свалиться по дороге в пропасть. После чего рухнул на кровать и снова погрузился в сон.
Разбудил его звонок колоколов. Пять часов. Голова раскалывалась. Он решил, что надо все-таки отправиться в больницу.
Такси, прогрохотав по Бульвару Генриха Четвертого, подкатило прямо ко входу в приемный покой. Приемная была набита до отказа. Роберт назвал свою фамилию, и его попросили сесть и подождать. Что он и сделал. Сел на жесткую деревянную скамью. Через сорок минут он начал терять терпение. Может, надо было спросить эту молодую врачиху? Как ее фамилия, Герен?
— У нас действительно есть доктор Герен, — сказала дежурная сестра, — но она патологоанатом. Будьте любезны посидеть и дождаться соответствующего специалиста.
— Не могли бы вы все-таки ее найти? Скажите, что ее просит профессор Беквит.
Сестра неохотно согласилась. Не прошло и несколько минут, как в приемный покой впорхнула Николь Герен в белом халате и с прической «лошадиный хвост».
— Следуйте за мной, — сказала она.
Торопливо зашагала по коридору и остановилась у двери с табличкой «Рентгенология».
— Заходите.
Комната была набита всевозможными рентгеновскими приборами. Седовласый лаборант явно собирался закрывать кабинет. Николь обратилась к нему.
— Поль, этому больному необходимо сделать снимок черепа, чтобы определить, нет ли там трещины.
— Прямо сейчас? Но Николь, я собирался пообедать…
— Пожалуйста, Поль, я вас очень прошу.
— Ладно, — вздохнул он. — Я капитулирую перед вашей улыбкой.
Спустя четверть часа Николь погрузилась в изучение его черепа.
— Мозги не пострадали? — пошутил Роберт, стараясь скрыть тревогу.
— Я не психиатр, — улыбнулась Николь. — Но никаких трещин я не вижу. У вас может быть легкое сотрясение, но по этим снимкам ничего определить невозможно. Думаю, вас просто слегка контузило.
— И что надо делать?
— В данный момент сидеть спокойно, чтобы я могла наложить вам свежую повязку.
Пока она перебинтовывала Роберту голову, он пытался вести светский разговор.
— Вам, наверное, не часто приходится заниматься этим делом. Как я понял, вы патологоанатом.
— Я работаю в этом качестве только два раза в неделю. Остальное время я просто врач. Ну, знаете, переломы рук, корь, плачущие младенцы. В Сете, где я живу. Вы знаете Сет?
— Доктор, все что я видел, это зал заседаний. И еще обзорную экскурсию по горам.
— Здорово, — саркастически заметила она. — И вы вернетесь в Америку, не увидев прелестного рыбацкого поселка, где родился и умер поэт Поль Валери? Знаете что? Мой рабочий день окончен. Хотите, я возьму вас с собой? Сейчас самое подходящее время суток.
— М-м-м… Я, наверно, не смогу.
— Вы уже условились с кем-то встретиться?
— Да, вроде того. (Я не условился, просто я женат.)
Устремив на него проницательный взор своих темно-карих глаз, она добродушно сказала:
— Будьте откровенны. Если б на моем месте оказался пожилой мужчина, вы бы приняли приглашение, правда?
Роберт смутился.
— Бросьте, профессор. Морской воздух пойдет вам на пользу. И, если угодно, это предписание врача.
Не успел он оглянуться, как они уже сидели в ее красном «Дофине» и мчались на юг. Николь была права. Легкий морской ветерок проветрил ему мозги. И поднял настроение.
— Где вы так хорошо выучили английский, доктор?
— Николь, — поправила она. — Мы живем в разгар новой Французской революции, и все называют друг друга по имени. Я прожила полгода в вашем городке.
— В Кембридже?
— Нет, в Бостоне. Проходила стажировку в Центральной больнице. Там было здорово.
— Почему же вы не остались?
— У меня было сильное желание остаться. И заведующий кафедрой патологии хотел взять меня к себе. Но в конце концов я решила, что даже самые лучшие достижения медицины не заменят мне то, что я имею в Сете.
— А именно?
— Ну, например, море. И ни с чем не сравнимое ощущение родного дома.
— Вы имеете в виду семью?
— Нет. У меня никого нет. Моя семья — это мои земляки. Я здесь родилась и хочу здесь умереть. К тому же, поселок нуждается в молодом враче. И мой врачебный кабинет расположен над лучшей пекарней Франции.
— А что вы делаете в Монпелье?
— Я работаю по совместительству, чтобы не было проблем с госпитализацией моих больных из Сета.
— Вы производите впечатление очень счастливого человека.
Она посмотрела на него и улыбнулась. Ее загорелое лицо золотилось в лучах заходящего солнца.
— Кое-кто считает меня сумасшедшей: я отказалась от предложения работать в Париже. Но поскольку я живу согласно своим принципам, то считаю себя счастливой женщиной. А вы счастливы, Роберт?
— Да, ответил он, и воспользовавшись удобным случаем, добавил: — Я счастлив в семейной жизни.
Они летели по шоссе, а слева от них плескалось Средиземное море.
29
Сет напоминал маленькую Венецию. Старый порт с трех сторон окружали каналы, через которые было перекинуто всего три маленьких мостика.
В ресторане слышался гул громких разговоров на южном диалекте, хриплый смех, пение и обязательный перезвон бокалов.
— Тут отмечают какое-то событие? — спросил Роберт, усаживаясь вместе с Николь за столик на открытом воздухе.
— Нет, ничего особенного. Здешние рыбаки празднуют свой сегодняшний улов, приветствуют революцию, а может, просто радуются жизни.
Она заказала жареную рыбу и белое вино. Роберт чувствовал себя неловко — происходящее все больше напоминало романтическое свидание. Наверно, лучше было уехать вместе с Гаррисоном.
— Вы замужем?
