лет назад Ахмед спас его от смерти. Ахмед был умнее всех, кого тридцатилетний Иван встречал в своей жизни. Ахмед никогда не ошибался.
– Два охранника у тебя в доме будут. Оба могут водителями. Они не наши. Домработница тоже есть.
– Зачем мне охранники-то в доме?
– Полагаются, блин, вот зачем. Сказал уже – легенду учи, а не вопросы задавай.
– Иван, послушай, я не солдат, а ты не сержант. Если я вопросы не буду задавать, то ничего не пойму. А если не пойму, то не выучу легенду. Так что я буду задавать, а ты отвечай. Понял?
Откуда брались слова и откуда бралась уверенность их произносить, глядя в немигающие маленькие Ивановы глаза, откуда таким холодом веяло, что должны были примерзать слова к языку? А не примерзали. Конечно, Алексей понимал, что просто пугает его Иван, испытывает, да и людей он не любит, но сделать-то ничего не сделает. Эта уверенность еще после первых разговоров с Ахмедом появилась, а уж окрепла после всего, что они для него сделали. Все, что обещали, то и сделали. И он почувствовал свою для них нужность и ценность. Но было и другое. Как дети неожиданно взрослеют после тяжелой болезни, так и Алексей ощутил себя вдруг гораздо старше своих лет. Он стал видеть и понимать вещи, которых не видел и не понимал раньше. Он повзрослел лет на десять – уж очень тяжелой и долгой выдалась болезнь. Он жалел о том, что мало успел поговорить с отцом о главном, о серьезном – о том, как устроен мир, каковы мотивы человеческих поступков, в какой стране мы живем и почему она такая. А может, это отец мало говорил с ним, занятый своими делами, научивший его плавать, но не желавший слишком рано пускать на глубину? Отцовские мысли и высказывания раньше казались чересчур парадоксальными и часто циничными. Раньше, но не теперь.
Алексей вспомнил, как однажды, прошлой осенью, прочитав что-то в газете, отец сказал: «А ты понимаешь, что в стране идет настоящая гражданская война? Ты понимаешь, что если в 91-м у нас произошла революция – а так оно и есть, потому что суть любой революции – это изменение экономических отношений, и мы ни у кого за пределами своей страны никакой собственности не отнимаем, а отнимаем ее только друг у друга, – то это и есть настоящая экономическая гражданская война. И не видно ей конца, а видно только, что чем больше становится пирог, тем больше желающих его делить, и чем больше будет в этой войне жертв, тем больше солдат».
Алексей слушал тогда отца и молчал, пережидал, когда закончится приступ отцовской меланхолии. Теперь он знал, что такая или другая, но война точно идет. И на этой войне одним солдатом стало больше.
Глава 12
Ахмед. Подмосковье
За высокими заборами с железными автоматическими воротами живут эти люди. У многих есть дома для прислуги и охраны. Сколько ежегодных городских бюджетов зарыто в землю вокруг Москвы по одному только западному направлению, никто не считал. Кто эти люди? Как их так жизнь перемешала, что оказались они соседями на маленьком клочке земли в несколько десятков квадратных километров? Теперь, конечно, поумнели, теперь выбирают соседей, но если в конце девяностых уже зарыто в землю миллиона три зеленых – большие деньги, скажу вам, по тем временам, – то что же теперь делать? Продать – не продать, и строят теперь по-другому, и соседей опять же выбирают, и бассейн в цокольном этаже никто не делает. Короче, если продавать, то одну землю. Земля, конечно, в цене за это время выросла, но в дом-то столько сил вложено. Можно было бы, наверно, бывшей жене отдать, да жаба душит, да и молодая жена при подобных намеках неодобрительно отворачивается: «И это после того, что она у тебя столько крови выпила? Ну ты даешь…»
Так подумает, подумает бывший замминистра или какой-нибудь еще бывший начальник и сдаст дом. Сдаст через агентство и зачастую даже не знает, кто в этом доме живет. Есть десятка в месяц жене на расходы, и слава богу. Хоть какая-то польза.
В одном из таких домов сидели в каминном зале два человека, пили зеленый чай и вели неспешную беседу. За окном шел мелкий дождь, к вечеру похолодало, в камине вовсю потрескивали поленья, к теплому полу приятно было прикоснуться босыми ногами. Двери были неплотно закрыты и с внешней стороны у дверей стояли люди. Оба собеседника не первый год уже формально находились в федеральном розыске. Но то ли тяжело им было без ванны, без сауны, без тренажерного зала, без телевизора с фильмами и без проституток прятаться в родных суровых городах, то ли свободу свою ценили невысоко, то ли другая какая была причина, но разговаривали они спокойно и не вздрагивали при каждом шорохе.
– Ты считаешь это возможным? – спросил Ахмед, отправляя в рот мелкий комочек сладкого хвороста.
– Я считаю это возможным, Ахмед. Я не пришел бы сюда, если бы не проверил все несколько раз. Я сам обедал там неоднократно, выезжал, смотрел, считал с секундомером. Один раз, представляешь, чуть на Рамзана не напоролся – ввалился со своей бандой, человек двадцать, хорошо я их в окно увидел, через черный ход вышел. Будний день, обед, что он здесь делает?
– Рамзан теперь большой человек, – усмехнулся Ахмед. – Смотри, придет день, всей Россией управлять будет. Значит, ты все проверил, все посчитал, и сколько человек надо?
– Смотри, – собеседник Ахмеда, крепыш с коротко подстриженными темно-русыми волосами, стал раскладывать на столе бумаги. Ахмед отодвинул в сторону чайник и поднос со сладостями.
– Начнем с людей. Три на выезде на шоссе, два на трассе сообщают, когда проехал, и самый главный – тот, кто стреляет, – всего шесть. Плюс человек, который сообщение дает о выезде. Главный тут, и самый главный, – тот, кто стреляет. У него будет один выстрел.
– А что менты?
– А что менты – менты честь отдавать будут, они пока сообразят, что к чему, – все закончится. Тут еще смотри какое дело – охрана стрелять начнет по-любому, много людей побьют, а люди там не простые. Короче, одно к одному.
– Попасть трудно будет, – задумчиво сказал Ахмед, разглядывая схему. – У них же приказ не тормозить.
– Твоя правда. Приказ не тормозить. А если машины заминированы? А если они сильно заминированы? Может, в них по сто килограммов тротила? Тогда у них какая инструкция?
– Тогда давай заминируем. Увеличим вероятность.
– Думал об этом. Взрыв, дым, огонь, непонятно, куда стрелять. И этот задний ход даст – только вы его и видели. И так одна секунда будет, а если взрывать – ничего не видно, и секунды не будет.
– Может, ты и прав, брат, – Ахмед не отрывал взгляда от схемы на столе, – а может, и не прав. Давай два варианта смотреть. Мне со взрывом больше нравится. В самом лежбище накроем шакалов, чтобы нигде у них покоя не было. Это отсюда сколько будет?
– Километров семь-восемь.
– Ах, хорошо, – в первый раз за весь разговор Ахмед мечтательно улыбнулся. – Ах, хорошо, – говорил он. – Красиво будет. А что с людьми?
– Кое-кто есть. Продолжаем искать.
– Помнишь, я говорил, что стрелок должен быть не из наших, чистый и чтобы власть ненавидел.
– Помню. Я всегда помню, что ты говоришь. Он должен ненавидеть власть так, чтобы отдал свою жизнь с радостью, поэтому кроме ненависти у него должен быть мотив, а у нас кроме его ненависти – гарантии.
– Все правильно. И у нас есть такой человек?
– Мы работаем, Ахмед. У меня есть очень хороший кандидат. Мы смотрим за ним внимательно. Нателла рядом с ним. Помнишь Нателлу?
Ахмед позволил себе на мгновение впустить на лицо улыбку и на то же мгновение прикрыл глаза:
– Как она?
– В порядке, Ахмед. О тебе спрашивает.
– Скажи, что я думаю о ней. Скажи, что мы молимся за нее. Скажи, что Аллах видит ее жертву.
– Она хочет поговорить с тобой.
– Скажи, что меня нет в стране. Кто этот мужчина?
