может напоить своей влагой иссохшую землю, да не похоже, чтобы и через десять лет напоил. Такой нам климат рискованный достался – одно слово: резко континентальный.
Но Россия большая и города в ней разные. Так про всю страну в среднем говорить – это все равно что среднюю температуру по палате у больных мерить. В такой палате, где человек двенадцать лежат, да все с разными болезнями. «Не бывает уже таких палат на двенадцать человек, да еще и с разными болезнями», – скажете так, и спорить не буду. И я ведь о том же – вчера еще, можно сказать, были в областном городе такие больницы, а сегодня уже и нет – ремонт сделали, оборудование иностранное закупили, и главный врач хорошо смотрится на немецкой машине WV Touareg. Дождь ведь когда вот так, изо дня в день, идет, то ведь кому-то достается хоть глоток-другой сделать. Земля вокруг вся цистернами уставлена да банками, но и ведра тут же рядом, и кружки, и тарелки – кому что по чину полагается, а где ложка чайная или столовая не подложена, там и на землю капля упадет, и вот тебе радость – ремонт в больнице, и уж по телевизору по местному про это: губернатор в белом халате по палатам проходит, а то – смотря какой город – могут и по центральному телевидению показать, так, для сравнения, чтобы люди правду знали – у них в Америке школьник детей невинных опять пострелял, а у нас – больница новая.
Родной город Алексея каждый день по центральному телевидению не показывали, в первую десятку по стране он не входил, но и в последнюю тоже. ВА с Lufthansa регулярно в него не залетали, и самой большой гостиницей в городе была бывшая обкомовская, построенная еще при советской власти в начале восьмидесятых, то есть не быстро все изменялось, но город был не из последних. Например, если по образованию судить, по местному университету, так, может, один из первых. Это и было главной причиной того, что Алексей остался учиться в своем городе. Сказал ему тогда отец: «Закончишь университет, там решай. В Москву – так в Москву, в Питер – так в Питер, а то, может, останешься – будешь партнером…» Алексей любил отца, любил мать, любил сестру, любил свой город, а москвичей не то чтобы не любил, но так – в Москву не рвался. Бизнес у отца рос, жил Алексей в купленной отцом квартире, отдельно, девчонки проходу не давали, отдыхать ездил за границу – зимой на лыжах, летом на острова, то есть для своего города Алексей был парнем очень заметным.
И это было всего несколько месяцев назад. Было у него все, чего может пожелать человек с нормальной психикой и нормальной фантазией, и вот теперь от этого всего осталась мать, которая не может заснуть без таблеток, красавица сестра, которая не хочет оставаться с матерью дома, две квартиры – своя и родительская, родительская пока еще под арестом, но арест снимут – за отсутствием предмета или состава. И еще здоровье, которым Бог не обидел. Это в активе. В пассиве не на что жить, все нужно начинать с нуля. Все, во что отец вложил пятнадцать лет жизни, исчезло за месяц. Оборудование со складов вывезли и продали, как водится. Кредиторы деньги требуют, заказчики – оборудование. Народ разбежался. Нет веры в то, что можно добиться правды. Нет сил добиваться правды. Нет людей, на которых можно положиться. Все это, наверное, когда-нибудь можно вернуть. Не так все будет, как раньше, не так, как хотелось, – по- другому, но ведь жизнь вся и есть – потери, приобретения, осознание ошибок, исправление ошибок… Остановиться бы главному бухгалтеру на этом месте, может, и сошелся бы баланс, а так – прямой убыток. Не нужно было отца забирать, не нужно было с надорванным сердцем тащить на бессмысленный допрос. Погорячились. И теперь все не сходится. Уже третий месяц как похоронили, а не сходится. Когда со следователем разговаривали последний раз, ленивый такой, сука, раскормленный, лет тридцать, тот прямо сказал:
– Ты это, парень, адвоката уйми, а то не ровен час…
– Не ровен час – что?
– А что хочешь. Сам молодой, сестренка молодая, вон какая симпатичная… наркотиками не балуется? А то сейчас такая молодежь пошла…
В один прыжок мог достать суку и за десять секунд удушить. Если в кабинет никто не войдет, то и выйти можно было спокойно. А дальше что? Искать сразу начнут. Если уехать, то куда, а сестра с матерью? С ними что?
Вечером позвонил адвокату, спросил, какие шансы на успех жалобы. «Мало шансов, – был ответ, – но по-любому дело долгое. Если есть куда мать с сестрой увезти – увези. Продай квартиру свою – отправь их куда-нибудь. Не ровен час…» Вот этого он лучше бы не говорил. Трубку об стену – это только начало. Минуты три бушевал Алексей в своей квартире. Много чего переломал. Остановился, когда увидел, как на ковер большими каплями капает кровь. И первая мысль: «Сейчас же, блядь, пришьют, что замочил кого- то». Кого замочил, что? Так и до дурки недолго. Остановился, вытащил застрявшую между пальцами стеклянную крошку, промыл рану мирамистином, заклеил пластырем – был еще дома запас всего со старых времен. Весь вечер занимался уборкой квартиры – всего-то в одной комнате ярость разливал, а уборки на целый вечер, это при том что половину на выброс. Вечером позвонила сестра Настя на мобильный. «Что у тебя с телефоном?» – «Сломался». – «Леш, приезжай, я матери лекарства дала, но одна боюсь, приезжай и поесть привези чего-нибудь».
Ели остывшую пиццу. Сестре летом исполнилось семнадцать – в университет поступать, а тут все это. Экзамены побоку, подруги теперь вот – студентки, кто дома, кто в Москве, кто в Питере, – Настя затаила обиду и виду не показывала. Хотя брат-то, он и так все видит. Была папина дочка – принцесса: теннис, лошади, лыжи, английский, французский. «Леш, что делать-то будем?» – не в первый раз уже спросила Настя, за одно лето переставшая быть девочкой-подростком, но все еще младшая сестра.
В старых джинсах, футболке, обтягивающей красивую грудь, светло-русые волосы заплетены в косу, синяки в размер больших зеленых заплаканных глаз: «Ты что делать-то будешь? Я так жить не хочу – я уеду».
– Куда уедешь?
– Куда-нибудь. В Москву. Первое время у Таньки поживу. У нее квартира.
– А потом?
– Найду чего-нибудь. Работать пойду. Леш, там жизнь другая. Там нас никто не знает.
– Там мужики богатые, да? – Думал, вспыхнет, кричать начнет. Нет, смотрит молча.
– Леша, ты большой, ты сам все знаешь. Вот и Наташа говорит – поехали. У нее там знакомая, говорит, с работой поможет.
– Настюха, ты брось про это думать, – слова находились с трудом, все ненужные какие-то вперед выпадали, – ты отца вспомни, он же тебя… Это же мы как будто предаем его. Настюха, подожди, не решай ничего.
– Леша, – прокричала ему в лицо семнадцатилетняя сестра, – папы нет! Папы нет! И не будет! И сколько бы мы с тобой тут слез ни пролили, прошлую жизнь не вернешь. Если ты с нуля начинать не готов – пропадешь. Я готова. Может, и лучше, что не вместе. Мне так легче будет.
Встал с дивана, прижал к себе ее голову, она обхватила руками, рубашка намокла от слез – кто подскажет, кто поможет? «Дай неделю подумать, ничего не делай. Обещаешь? Мне Петрович работу предлагал у себя – начальником отдела».
– За тысячу баксов?
Вздохнул тяжело:
– Вроде того.
– Ну а ты что?
– Дай неделю. – Их прервал звонок в дверь. – Кто это?
– Нателка. Пока ты ехал, она позвонила, сказала, что зайдет посидеть. Я не знала, может, тебе надо куда.
– Куда мне надо, дурочка, если ты звонишь?
– Нет, Леша, это неправильно, – и в сторону двери в ответ на второй звонок, – иду, иду, подожди, не трезвонь. Ты молодой, здоровый, красивый, умный, жизнь пройдет – не заметишь. Нателка вон убивается по тебе.
– Убивается, – усмехнулся, но слышать было приятно.
Нателла появилась в их жизни недавно, точнее, она появилась в жизни сестры и быстро заняла в ней пустовавшее на тот момент место лучшей подруги. Было ей лет восемнадцать, и была она в самом расцвете женской красоты с хорошим замесом южной крови. Пройдет год – отяжелеют и расширятся бедра, опустится грудь и все будет вроде бы такое же, а уже не такое. Этого ничего, конечно, Алексей не понимал, но Нателла его волновала. Вот она появилась в комнате – высокая, грудь не дает застегнуться белой блузке,
