Вдоль по лезвию слов (сборник)

никеля. Какая наука, кроме российской, может построить нас, самых совершенных в мире андроидов, способных видеть сны и выходить за рамки программы.

И даже сходить с ума, как Максим.

Верить в собственную человеческую сущность.

Толик ещё немного подумал и начал писать отчёт.

Примечание автора

Как ни странно, этот рассказ написан по мотивам стихотворения. Причём не моего, а замечательной поэтессы Даны Сидерос. У неё есть целый цикл стихов, начинающихся со слов «Один мой друг…». Это, конкретное, рассказывает о человеке, уверенном в том, что он – андроид, и потому регулярно проводящем время в психоневрологическом диспансере.

Мне показалась интересной мысль об обществе андроидов, уверенных в том, что они – люди. Или об обществе людей, уверенных в том, что они – андроиды. Я размышлял над тем, до какой степени веры может дойти человеческий рассудок, чтобы эта вера воспринималась как нечто аксиоматическое, естественное, не требующее никаких чудес, подтверждающих её справедливость.

Я не уверен, что у меня получилось. Я не люблю научную фантастику и крайне редко обращаюсь к этому приёму (я воспринимаю фантастику именно как приём для обозначения некой идеи, а не как жанр), и потому вынужденное перенесение действия на Марс поставило передо мной целый ряд проблем. Получилось ли их решить – судить не мне.

Слова и перчатки

Тот, кого звали Франьо, выходил из леса каждую пятницу и бросал перчатку в сторону деревни. Перчатка долетала до крайнего дома, пропахивала своей тяжестью землю и упиралась в забор господина Марияна. Тот ничего не замечал, и только его собака, любящая сунуть мокрый нос в непотребное место, иногда обжигалась о перчатку и затем ходила, поскуливая от ноющей боли.

В крайнем доме жил Джурадж, могучий, как дуб, тяжёлый, как камень. Он хмурил брови, и небеса сходились над ним, проливая дождь из ягод и лягушек. Первые Джурадж собирал, чтобы накормить ими свою вечно беременную жену, которую никто никогда не видел, а вторые убегали прочь, в лес, где их отлавливал Франьо и шил из их кожи новые перчатки.

Наступил очередной, тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Единственное в деревне радио вещало что-то о полёте человека в космос, но Джурадж хорошо знал, что никакого космоса нет, и никакого Гагарина нет, и даже никакого Иосипа Броза Тито нет – есть только их деревня, а где-то неподалёку – город, в котором можно увидеть удивительные машины, работающие на паровом ходу. Джурадж сам был не чужд механизации и однажды построил парового человека, вспахавшего все деревенские огороды за считаные минуты. Но когда Мариян попытался парового человека купить, Джурадж того от греха подальше разобрал на составные части, а железную голову приколотил у себя над крыльцом, чтобы беседовать с ней по вечерам, покуривая трубку.

Жену Джураджа никто и никогда не видел, но все знали, что она беременна каменным мальчиком, который родится и превратит Хорватию в пепел. Поэтому ей передавали через мужа различные кушанья с примесями хитрых травок, оттягивающих момент родов. Так продолжалось уже шестнадцать лет, с самого окончания войны.

Всё шло своим чередом, ничего не менялось, пока в деревню не пришёл незнакомец, представившийся Миховилом. За плечами у него был узелок, а в нём – настенные часы с кукушкой и стакан со странными монетами. Детвора сразу же начала клянчить у Миховила мелочь, а он отфыркивался, отнекивался, но всё- таки сдался и выдал каждому по монетке. Одному достался профиль неизвестного монарха, другому – фас, у третьего на монете был изображён диковинный зверь с длинной шеей, у четвёртого – какой-то символ в виде самопересекающейся спирали. Все мальчики аккуратно сложили монеты к прочим своим сокровищам, и только последний, Влахо, прокрутил в подарке дырочку и повесил себе на шею.

Влахо всегда отличался от других. Он разговаривал исключительно шёпотом, но при этом слышно его было даже на другом конце деревни, где жил глухой ещё с войны дед-пасечник. Когда Влахо что-то произносил, дед вскакивал с места, хватал ружьё и выбегал на улицу в поисках врага. Но врага не было, дед с руганью переламывал ружьё пополам и возвращался в дом.

Миховил долго искал пристанище. Все отказывались принимать его, никто не хотел пускать к себе незнакомца. Пахло от Миховила железом и слякотью, мёдом и плесенью, и ещё пахло от него страхом, какого в деревне никогда не знали. Только Джурадж, гора и камень, принял Миховила в свой дом, да поселил прямо рядом с женой, в соседней комнате. Странник вскоре понял, что Джурадж живёт не один, и начал стучать в стенку, пытаясь поговорить с супругой хозяина. Но ответа не было.

Так минул год. Миховил исправно платил за проживание своими странными монетами, и через некоторое время они стали ходить по деревне как обычные деньги. Только монет со спиралью больше не встречалось, поэтому Влахо очень гордился своим амулетом. Многие мальчики просили его дать им монетку на время, но Влахо шептал им: «Нет», и они уходили прочь, потому что не каждый мог выдержать шёпот Влахо. С другого конца деревни доносилась ругань деда-пасечника.

Однажды богач Мариян вышел из дому и обнаружил, что забор, отделяющий его землю от земли Джураджа, покосился. Он тут же позвал свою старуху-мать и старика-отца – и наказал им починить забор до вечера. Старики охнули и принялись за дело – и за считаные годы старый забор разобрали на брёвна. А чтобы Мариян не догадался, что они не справляются в срок, старуха-мать сходила к деду-пасечнику и попросила того приостановить немного время, хотя бы до того, как они со старым забором справятся. Пасечник выругался и приостановил, а когда запустил его снова, шёл уже тысяча девятьсот шестьдесят пятый год, и старого забора как не бывало.

Так случилось, что в этот момент из лесу вышел тот, кого звали Франьо, и бросил свою перчатку. Та, как обычно, пропахала землю Джураджа, но не остановилась у забора Марьяна, потому что никакого забора уже не было, а понеслась дальше, всё набирая и набирая скорость. Так через всю деревню прошла чёрная полоса, незарастающая рана, разделившая людей на правых и неправых. Джурадж оказался правым, как и Мариян, как и Миховил, а вот мальчик Влахо и дед-пасечник встали на неправой стороне. Дед впервые в жизни зарядил своё ружьё, а мальчик едва удержался от того, чтобы прошептать слово ненависти. Он знал, что произносить его нельзя, потому что пострадают все: и правые, и неправые, и его друзья, и его враги, и его родственники, и чужие ему люди. Он приберегал слово ненависти напоследок, если уж никакого другого выхода не будет.

А перчатка тем временем двигалась всё дальше и дальше в поисках подходящего забора и нашла его только в городе, разделив страну от края деревни до самого министерства военных дел. Генерал посмотрел из окна на чёрную линию, разрезавшую город, и приказал направить к деревне танки, чтобы помочь правым. Танки выдвинулись в рейд, и от лязга их гусениц сотрясались деревья в саду у Марияна. На голову старухи-матери упало червивое яблоко, прокатилось по земле и остановилось на месте, где когда-то был забор. Старик-отец знал, что строить там, где проползёт червь, нельзя, а тут червь не просто прополз, а прокатился, да ещё и в яблоке, а значит, никакого забора на этом месте быть не может. И старик ушёл в дом, оставив жену без сознания на влажной земле. Некоторое время она просто лежала, а затем пустила корни и превратилась в яблоню – старую, подсыхающую, но ещё плодоносящую.

Услышав лязг гусениц, Джурадж нахмурил брови, и на землю тут же просыпался дождь из ягод и лягушек. Миховил вышел из дома, собрал ягоды и понёс их жене Джураджа, полагая, что так он сможет наконец её увидеть. Дверь в её комнату была, как обычно, заперта, и Миховилу пришлось позвать мальчика Влахо с неправой стороны, чтобы тот своим шёпотом сломал преграду. Влахо прошептал: «Откройся», привычным эхом раздалась ругань деда-пасечника, а дверь превратилась в труху.

На кровати посреди комнаты и в самом деле лежала женщина, и сделана она была из камня умелыми руками Джураджа, и огромный живот её вздымался и опускался в такт каменному дыханию. Миховил поднёс ей ягод, но она не проснулась, и Миховил снова повернулся к Влахо, чтобы попросить помощи.

Джурадж почувствовал неладное и кинулся в дом. Голова железного человека, прибитая над крыльцом, сказала ему: «Не ходи»; Джурадж никогда не спорил с железной головой, но в этот раз посмел ослушаться.

А танки уже приближались к селению. Лязг их гусениц стал совсем невыносимым, и единственным, кому он доставлял удовольствие, был железный человек, чувствовавший родство с этими огромными