— У вас шотландские корни? — без перехода спросила Маргарет.
Вот уже несколько минут она пристально вглядывалась в его белокурую шевелюру и вроде бы обнаружила в ней рыжеватый отблеск. Сними с него очки, да сделай плечи пошире, да одень в военную форму, — и он стал бы почти похож на Ральфа Маккаллена. Во всяком случае, у него были такие же светлые глаза.
— Насколько мне известно, нет. Четыре поколения моих родственников родились в Лондоне.
Агата поняла, что пора сворачивать беседу. Она слишком хорошо знала свою сестру и догадывалась, что сейчас воспоследует — подробное изложение истории ее романа с летчиком Королевских военно- воздушных сил.
И снова проводить гостя спустились все три женщины.
— Он краснеет в точности как Саманта. Очень мило. И до чего похож на Ральфа, с ума сойти, — шептала Маргарет на ухо старшей сестре, пока они шли по лестнице. — Этот прелестный юноша мог бы быть моим сыном!
— Скажи лучше, твоим внуком, — поправила ее Агата. — Он ровесник Саманты. Странные у тебя понятия о времени, Маргарет.
— Это помогает мне оставаться молодой.
— Не сомневаюсь. Но все-таки держись-ка ты за перила, не то оступишься, как в прошлый раз.
Саманта и Питер Пламкетт молча шагали впереди.
«Они и парой слов не обменялись», — с разочарованием думала Агата.
Сдержанность Саманты по отношению к мужчинам порой ввергала ее в отчаяние. Она и не подумала принарядиться ради Питера Пламкетта, так же, впрочем, как и ради предыдущих соискателей. Туфли на низком каблуке, прямая хлопчатобумажная юбка, далеко не новая… Скромная серая блузка в мелкий цветочек, которая явно ее старила. Пусть она вынуждена носить очки, но глаза-то можно подкрасить! Или хотя бы ресницы, от природы белесые! А прическа! Кое-как собрала волосы в хвост, да еще повязала красной лентой, абсолютно не гармонирующей со спокойными тонами одежды!
«Может быть, ей больше нравятся брюнеты. И не такие худосочные», — успокоила себя старушка.
Саманта никогда не делилась с ней личными переживаниями. С наступлением темноты ни один мужчина никогда не прокрадывался в ее квартиру. Это Агата знала наверняка: у нее был острый слух и чуткий сон. В те редкие вечера, когда внучка собиралась на выход — надевала чуть более яркое платье и слегка румянила щеки, — бабушка от души надеялась, что она идет на свидание с поклонником, а не встречается со своей подружкой Дебби.
На крыльце Саманта исподтишка покосилась на Питера Пламкетта. Странно, но под взглядом его голубых глаз она почти не покраснела, хотя обычно глаза такого светлого оттенка мгновенно ввергали ее в состояние, характеризуемое как стадия номер два. Тому могло быть три причины.
А. Глаза у него были светлые, но скрытые за толстыми стеклами очков, что снижало интенсивность воздействия.
Б. Он был болезненно худ, почти тощ — ничего общего с мускулистыми качками с рекламных страниц журнала «You and I».
В. Она краснела только в присутствии гетеросексуальных мужчин. Возможно, Питер Пламкетт равнодушен к женщинам. В разговоре он упомянул «человека, с которым жил», — не подружку, не невесту, а именно «человека».
Она заколебалась, не зная, какой из вариантов предпочесть. Слава богу, ответы на психологические тесты, которые она составляла для читательниц журнала, были несравненно проще.
Она уже открыла рот, чтобы с ним попрощаться, когда Питер Пламкетт повернулся к ней. Надо же, он покраснел! Стадия номер два, легкая форма, со знанием дела определила она.
— Та комната, что выходит на улицу… В котором часу там самое лучшее освещение?
— Примерно в четверть двенадцатого, — уверенно ответила она.
Именно в это время она пила на кухне чай перед тем, как засесть за работу.
— Очень хорошо, — обрадовался он. — Обожаю писать поздним утром.
— Ах, вы пишете? — воскликнула незаметно подкравшаяся Маргарет. — Представьте себе, я тоже пишу! Какое чудесное совпадение! Я специализировалась на росписи по фарфору.
— Как интересно, — вежливо отозвался он.
И повернулся к Агате:
— Буду ждать вашего звонка. Квартира мне очень понравилась, особенно передняя комната. Я бы хотел поставить в ней мольберт.
— Я немедленно свяжусь с вами, как только приму решение, — с легкой дрожью в голосе ответила она.
Художник в ее доме! Ее одолевали сомнения. Последний художник, который жил здесь, — это было лет сорок тому назад, — принес ей самое большое за все ее долгое существование счастье, но и крупные огорчения.
В 1947 году Агата не имела ни малейшего желания связываться с мужчинами. Меньше чем за три года она потеряла двух мужей. Ей, убежденной рационалистке, иногда приходило в голову, что ее кто-то сглазил.
Квартира доктора Йелланда была выставлена на продажу. Все его имущество отошло жившей в Манчестере сестре. Нотариус признался Агате, что покойный изменил условия завещания за две недели до смерти. Он не хотел, чтобы в случае его преждевременной кончины Мэри и Маргарет смогли через Агату воспользоваться его наследством. Эти две женщины разрушили его брак.
Агата снова, в который уже раз, принялась обустраивать свою жизнь. Без всяких трудностей она нашла работу в родильном отделении другой лондонской больницы.
Теперь она по нескольку часов в день проводила в общественном транспорте: они переселились в Хорнси — пригород, расположенный к северо-западу от Хэмпстеда. За те же деньги, каких стоила однушка в Лондоне, здесь она сняла трехкомнатную квартиру — гостиная и две спальни. Гостиную сразу же захватила Маргарет, превратив ее в мастерскую. Сестра по-прежнему упорно расписывала цветочными мотивами белые чайные сервизы. По четвергам она на добровольных началах давала уроки живописи по фарфору домохозяйкам, счастливым любой возможности хоть ненадолго вырваться из дому. Агате с матерью досталась одна комната на двоих. Ее это не смущало — мать почти все вечера пропадала у соседки по лестничной площадке.
Как и Мэри Саммер, Эмили Бойдз потеряла мужа на войне. И свято верила, что обладает способностью общаться с усопшими. Каждый день, пока Агата была на работе, а Маргарет занималась живописью, Мэри приходила к ней в надежде войти в контакт с покойным супругом. После двух месяцев бесплодных попыток — столик решительно не желал поворачиваться при упоминании имени Арчи — Эмили Бойдз предложила испробовать другой способ. Они отправились в Александра-парк, расположенный на зеленом островке в нескольких километрах от Хорнси, и вскарабкались на вершину здешнего холма Масуэлл-хилл. Эмили уверяла приятельницу, что на возвышении сообщение с потусторонним миром устанавливается намного легче.
Через три дня Мэри за ужином сообщила дочерям, что разговаривала с их отцом и что он передает им привет. Агата, поглощенная мыслями о тяжелом состоянии одной из пациенток, выслушала ее немного бессвязный рассказ вполуха. Обеспокоилась она лишь неделю спустя, когда мать вернулась домой поздно вечером, промокшая до нитки. Она снова взбиралась на Масуэлл-хилл. Среди ночи ей стало плохо. Вызвали врача, который поставил диагноз: воспаление легких. «Скорая» увезла Мэри Саммер в больницу, где она скончалась на четвертый день, на последнем издыхании повторяя имя мужа.
Пришла очередь Маргарет обновить траурный наряд. Она вбила себе в голову, что первым делом должна поставить в известность о смерти матери Ральфа Маккаллена. И отправила в Министерство обороны письмо в конверте с траурной каймой. Вскоре ей пришел ответ, в письменной форме информировавший ее, что человек с такой фамилией никогда не служил в Королевских ВВС.
Любая другая девушка на ее месте этим бы и удовольствовалась, признав, что пала жертвой обмана простого солдата, которому хотелось произвести на нее впечатление. Но Маргарет была убеждена, что
