4
С Беверли Кэрролл Саманта познакомилась восемь лет назад. Беверли не имела никакого отношения к Льюису Кэрроллу, настоящее имя которого было Чарльз Лютвидж Доджсон, однако, если ее спрашивали, не потомок ли она знаменитого писателя, она этого не отрицала. Ценой хитроумных интриг она добилась места главного редактора журнала «You and I» и рассудила, что иметь в предках такую звезду никак не повредит ее карьере.
Но Саманту восхищала в ней отнюдь не нахально присвоенная литературная родовитость. Беверли потрясала ее воображение дерзостью и самоуверенностью. К ее чувству примешивалась и благодарность: именно Беверли устроила ее в редакцию «You and I».
— Беверли Кэрролл у аппарата!
Трубку она сняла после первого же звонка. Саманта звонила ей по прямой линии. Мисс Кэрролл мало кому из внешних сотрудниц давала этот номер. Саманта входила в число счастливых избранниц.
— Дорогая! Как поживаешь? — своим пронзительным голосом заверещала Беверли. — Ужас, как я по тебе соскучилась! Сколько мы не виделись? Недели три? Знаешь, с этой работой… Я, как всегда, в диком замоте. Да еще Уилл подхватил грипп, причем вместе с нянькой. Я голову себе сломала, с кем его оставить. На его папашу, конечно, никаких надежд — когда он нужен, его сроду не дозовешься. У него, видите ли, семинар! Презентация новой компьютерной программы! На Мальте, на минуточку! Так бы сразу и сказал, что устроил себе каникулы на пару со своей Дороти. Ты не поверишь, он называет ее Додо! Вот пошлятина, скажи! Кстати, мне очень понравилась твоя статья. Как там было? «Как сохранить дзен-буддийское спокойствие в отношениях с мачехой ваших детей»…
Беверли сыпала словами со скоростью пулеметной очереди. Саманта всегда терялась в догадках: как ей удается протараторить столько фраз, ни разу не переведя дыхание. Она терпеливо дождалась, пока иссякнет поток словесной диареи, и спросила, не могут ли они где-нибудь вместе пообедать. Ей нужен совет.
— О чем разговор, дорогая! Да когда угодно!
Саманта слышала, как она листает ежедневник.
— Так, до пятницы у меня все забито, — сообщила Беверли. — Может, на будущей неделе?
— Вообще-то это довольно срочно, — пробормотала Саманта. Она терпеть не могла ничего выпрашивать.
— А по телефону это обсудить нельзя? Можно прямо сейчас. У меня есть пара минут…
До Саманты снова донесся шелест перелистываемых страниц.
— Даже целых пять минут, — расщедрилась Беверли. — А потом лечу на совещание.
— Ладно, ничего страшного. Извини, что отрываю тебя от дел. Как-нибудь сама разберусь…
— Ты что, спятила? В кои-то веки не мне, а тебе понадобилась помощь! Нет уж, я не собираюсь лишать себя такого удовольствия! — И Беверли весело рассмеялась.
Саманта тоже улыбнулась. Ей вспомнилась Беверли восемь лет назад, когда та переживала нелегкие времена. Познакомила их лучшая подруга Саманты Дебби, вокруг которой собралась небольшая компания тридцатилетних женщин. Раз в месяц они встречались в пабе «Черный лебедь», славившемся своим разливным пивом. Здесь они надирались высшего качества биттером крепостью аж пять градусов, нахально пялясь на посетителей-мужчин, которые под их взглядами втягивали животы и начинали говорить громче обычного. Впрочем, никому из них не удавалось перекричать Беверли, потчевавшую приятельниц свежими сплетнями, почерпнутыми в редакции «You and I».
Покорно взгромоздившись на табурет, Саманта слушала их болтовню и тоже потягивала биттер — правда, трех с половиной градусов крепости, — но допить свой бокал до дна не сумела ни разу. Она приходила сюда только ради того, чтобы доставить удовольствие Дебби, упрекавшей ее в затворничестве. Действительно, Саманта с гораздо большей охотой провела бы вечер дома, перед своим фальшивым камином, за книжкой и ромашковым чаем.
В одну из таких встреч Беверли, не успев появиться, скрылась в направлении туалета. Заметив, что ее что-то очень долго нет, Саманта отправилась на поиски. Ей понадобилось некоторое время, чтобы определить, в какой кабинке заперлась Беверли, — она слышала всхлипы, но не сразу сообразила, откуда они исходят.
Наконец Беверли соизволила открыть дверцу кабинки, и Саманта с трудом узнала приятельницу. Беверли относилась к типу женщин, мимо которых не так просто пройти, не обратив на них внимания. Высокая и стройная до худобы, она носила яркие фирменные шмотки от «Joseph», «Chloe» или «Marc Jacobs», выгодно подчеркивавшие преимущества ее фигуры. У нее были тонкие черты лица, чуть заостренный нос и такой же подбородок. Огромный лоб обрамляли черные волосы, которые она стригла очень коротко. Пухлые губы и выразительные темные глаза она красила, не жалея косметики. Но в тот вечер рыдающая женщина, сидевшая на сиденье унитаза чуть раздвинув колени, ничем не напоминала блистательную главную редакторшу журнала «You and I».
Прикрыв за собой дверцу, Саманта присела рядом с ней на корточки, взяла ее за руку и спросила, чем она может ей помочь. И Беверли прерывающимся голосом поведала, что ее бросил муж. Ушел к своей ассистентке. Она, конечно, моложе ее, но главное — беременна по самое некуда. Из чего следует, что их связь длится давно, самое малое — восемь месяцев.
Судя по всему, Беверли расстраивало не то, что муж ей изменял, — подумаешь, велика важность! — а то, что он скрывал от нее свою двойную жизнь. Буквально за три недели до того они скромно — всего около сотни приглашенных — отпраздновали десятилетие супружества. Теперь Беверли мучилась вопросом, как ей сообщить им всем, что герой торжества потребовал у нее развода. И надо ли возвращать им чеки — гости скинулись, чтобы они могли провести на Гавайях второй медовый месяц.
Саманта сжала ее руку и пообещала, что поможет и никому не проболтается. Она терпеливо дождалась, пока Беверли приведет себя в порядок, — той потребовалось не меньше четверти часа, чтобы наложить свежий макияж и вновь обрести презентабельный вид. Вернувшись в зал, Саманта объявила, что ей нездоровится и Беверли, добрая душа, согласилась отвезти ее домой.
Полгода спустя бывший муж Беверли вступил во второй брак. Беверли добилась приличных алиментов, денежной суммы в размере половины стоимости проданного дома и права воспитывать сына Уильяма. Теперь она жила в роскошной квартире неподалеку от работы, а Уильяма отдала в одну из лучших лондонских частных школ — разумеется, все расходы на обучение, включая приобретение школьной формы, нес отец мальчика.
Саманта была в курсе всех этих постматримониальных перипетий — Беверли звонила ей примерно каждые два часа: чтобы спросить совета, рассказать очередную гадость про бывшего мужа или просто пожаловаться на плохое настроение. Если приступ тоски накатывал на нее среди ночи, то в час, то в два, она звонила Саманте. И та выслушивала ее рыдания, не смея повесить трубку.
К счастью, в то время Саманте не надо было рано вставать по утрам. Она только что потеряла одну работу и никак не могла найти другую. Мир наемного труда — во всяком случае, мир частных компаний, — представлял для нее полнейшую загадку. С тех пор как она поступила в университет, мечтая стать психологом, она его практически и не покидала.
Диссертацию она, как порядочная, защитила в двадцать шесть лет. Ее работа была замечена, и научный руководитель предложил ей, пока временно, место на кафедре. И она осталась в тех же стенах, разве что сменив статус студентки на статус преподавателя. Ей поручили курировать первокурсников, нуждавшихся в опеке, что ее вполне устраивало, поскольку ей не приходилось обращаться больше чем к полутора десятку человек одновременно. Читать лекцию перед переполненным амфитеатром — нет, на это она была неспособна. Научный руководитель настаивал, чтобы она публиковала статьи в специализированных журналах, и она подчинялась, но крайне неохотно, опасаясь, как бы ее не вызвали выступать на каком-нибудь семинаре. Она категорически отказывалась от участия в любом из них, даже в роли простой слушательницы, если они проходили не в Лондоне.
